- Это же суррогат бетризации! - проворчал я.

- Разумеется. Там еще много всего было: например, нельзя применять ни к кому ни силы, ни грубого тона, а уж ударить человека - это позор, даже преступление, потому что это вызовет страшный шок. Драться нельзя независимо от обстоятельств, потому что только звери дерутся...

- Постой-ка, - сказал я, - а если из заповедника убежит дикий зверь... Да, я забыл... диких зверей уже нет.

- Диких зверей уже нет, - повторил Олаф, - но есть роботы.

- Ну и что? Ты хочешь сказать, что им можно дать приказ убить?

- Ну да.

- Откуда ты знаешь?

- Твердо не знаю. Но должны же они быть готовы к крайностям; ведь даже бетризованный пес может взбеситься. Скажешь, нет?

- Но... но ведь это... Погоди! Значит, они все-таки могут убивать? Отдавая приказы! Разве это не все равно: я сам убью или отдам приказ?

- Для них нет. Убийство, мол, в крайнем случае, понимаешь, перед лицом опасности, угрозы, как с бешенством, к примеру. Обычно этого не случается. Но если бы мы...

- Мы?

- Да, например, мы двое, если бы мы что-то, ну, понимаешь... то, конечно, нами займутся роботы, не люди. Они не могут. Они добрые.

Он с минуту молчал. Его широкая, покрасневшая от солнца и песка грудь стала вздыматься быстрей.

- Эл! Если б я знал! Если б я это знал! Если... бы... я... это... знал...

- Перестань.

- С тобой что-то случилось?

- Да.

- Знаешь, о чем я?

- Да. Были две - одна пригласила меня сразу, как только я вышел с вокзала. Вернее, нет. Я заблудился на этом проклятом вокзале. Она повела меня к себе.

- Она знала, кто ты?

- Я сказал ей. Сначала она боялась, потом... вроде как пожалела, что ли, не знаю, а потом перепугалась по-настоящему. Я пошел в отель. На другой день знаешь кого я встретил? Ремера!

- Не может быть! Сколько же ему? Сто семьдесят?!

- Нет, это его сын. Впрочем, и ему почти полтораста лет. Мумия. Что-то ужасное! Мы поговорили. И знаешь? Он нам завидует...

- Есть чему...

- Он этого не понимает. Ну, вот... А потом одна актриса. Их называют реалистками. Она была от меня в восторге. Еще бы, настоящий питекантроп! Я поехал с ней, а наутро сбежал. Это был дворец. Великолепие! Расцветающая мебель, ходячие стены, ложе, угадывающее мысли и желания... да.

- Хм. И она не боялась?

- Нет. Боялась, но выпила что-то, не знаю, что это было, может, какой-то наркотик. Перто или что-то в этом роде.

- Перто?!

- Да. Ты знаешь, что это? Ты пробовал?

- Нет, - сказал он медленно. - Не пробовал. Но именно так называется то, что ликвидирует...

- Бетризацию? Не может быть?!

- Так мне сказал один человек.

- Кто?

- Не могу его назвать, я дал слово.

- Ладно. Так поэтому... поэтому она... - Я вскочил.

- Садись.

Я сел.

- А ты? - сказал я. - А то я все о себе да о себе...

- Я ничего. То есть ничего у меня не получилось. Ничего... - повторил он еще раз. Я молчал.

- Как называется это место? - спросил он.

- Клавестра. Но сам городок в нескольких милях отсюда. Знаешь что, давай съездим туда. Я хотел отдать в ремонт машину. Вернемся напрямик - пробежимся немного. А?

- Эл, - сказал он медленно, - старый конь...

- Что?

Его глаза улыбались.

- Хочешь изгнать дьявола легкой атлетикой? Осел ты!

- Одно из двух: или конь, или осел, - сказал я. - И что в этом плохого?

- То, что ничего из этого не выйдет. Тебе не случалось задеть кого-нибудь из них?

- Обидеть? Нет. Зачем?

- Не обидеть, а задеть. Я только теперь понял.

- Не было повода. А что?

- Не советую.

- Почему?

- Это все равно, что поднять руку на кормилицу. Понимаешь?

Я старался скрыть удивление. Олаф был на корабле одним из самых сдержанных.

- Да, я оказался последним идиотом, - сказал Олаф. - Это было в первый день. Вернее, в первую ночь. Я не мог выйти из почты - там нет дверей, только этакие вращающиеся... Видел?

- Вращающаяся дверь?

- Да нет. Это, кажется, связано с их "бытовой гравитацией". В общем я крутился, как в колесе, а один тип с девчонкой показывал на меня пальцем и смеялся...

Я почувствовал, что кожа на лице становится тесной.

- Это ничего, что кормилица, - сказал я. - Надеюсь, больше он уже не будет смеяться.

- Нет. У него переломана ключица.

- И тебе ничего не сделали?

- Нет. Я ведь только что вышел из машины, а он меня спровоцировал - я его не сразу ударил, Эл. Я только спросил, что в этом смешного, если я так долго тут не был, а он снова засмеялся и сказал, показывая пальцем вверх: "А, из-за этого обезьяньего цирка".

- "Обезьяньего цирка"?!

- Да. И тогда...

- Подожди. При чем тут "обезьяний цирк"?

- Не знаю. Может, он слышал, что астронавтов крутят в центрифугах. Не знаю, я с ним больше не разговаривал. Вот так. Меня отпустили, только теперь Адапт на Луне обязан лучше обрабатывать прибывших.

- А должен еще кто-нибудь вернуться?

- Да. Группа Симонади, через восемнадцать лет.

- Тогда у нас есть время.

- Уйма.

- Но, признайся, они кроткие, - сказал я. - Ты сломал парню ключицу, и тебя отпустили безо всякого...

- У меня такое впечатление, что это из-за цирка, - сказал он. - Им самим перед нами... знаешь как. Ведь они же не дураки. Да и вообще вышел бы скандал. Эл, дружище, ты же ничего не знаешь.

- Ну?

- Знаешь, почему о нашем прибытии ничего не сообщили?

- Кажется, было что-то в реале. Я не видел, но кто-то мне говорил.

- Да, было. Ты помер бы со смеху, если б это увидел. "Вчера утром на Землю вернулся экипаж исследователей внепланетного пространства. Его члены чувствуют себя хорошо. Начата обработка научных результатов экспедиции". Конец. Точка. Все.

- Не может быть!

- Даю слово. А знаешь, почему они так сделали? Потому что боятся нас. Поэтому и раскидали пас по всей Земле.

- Нет. Этого я не понимаю. Они же не идиоты. Ты сам только что сказал. Не думают же они, что мы действительно хищники, что начнем на людей кидаться?