повезли к станции. Потом долгий путь в Казахстан. На одном из полустанков ее подкараулил солдат, когда она отбежала к посадке, чтобы справить нужду. Набросился, как зверь, зажал рот ладошкой, полез под подол в ее нетронутую плоть, которая совсем недавно начала кровоточить, пугая и одновременно наполняя чем-то новым, еще непонятным ей до конца, особенно, когда пристально смотрели в лицо, на небольшую выпуклую грудь взрослые мужчины. Она вывернулась, укусила солдата за палец, заверещала по-заячьи. На крик примчался брат-подросток. Попытался оттащить конвоира. Насильник ударом кулака сбил его на землю, приладил на место штаны и стал топтать ногами, обутыми в кирзовые сапоги с подковами.

Прибежал дежурный офицер с двумя конвоирами. Солдат успел подпоясаться, застегнуть мотню и бодро доложил, выталкивая ртом разное непотребство, что прихватил двух беглецов. Пацан оказал сопротивление, прокусил палец до крови.

Брат кулем лежал на грязной земле. Его подхватили под руки и поволокли к головному вагону. Больше не видели его никогда.

Асхаб высмотрел ее на колхозном току. Вскоре приехал с родителями. Ее, как и принято в тейпе, никто не спрашивал ни о чем. Через месяц голову повязали белым платком, пришили на платье нагрудники, чудом уцелевшие после выселения из аула Салги. Осыпали пшеницей, когда уводили из барака, где жили ингушские поселенцы, в небольшой домик, построенный друзьями Баграевых в складчину.

Она боялась, что Асхаб сразу набросится на нее, а начинались месячные, о чем она стеснялась сказать. Но Асхаб воспитывался в хорошей семье, знал, что такое харам, умел приласкать и вскоре она, словно рабыня, бежала стремглав по первому его зову. Судили его в райцентре Тургай, куда из спецпереселенцев поехать никто не имел права, даже отец. Она металась по колхозу в мороз, пыталась отдать последние украшения, какие оставались в семье, председателю, оперуполномоченному, только бы они позвонили, узнали, за что арестовали любимого Асхаба.

В ответ получила: «Радуйся, девка. Баграева осудили на 10 лет по статье бандитизм, а могли бы и расстрелять. Он при задержании напал на офицера НКВД». Она едва добрела до дома, и тут же случился выкидыш.

Через семь лет в пятьдесят третьем пришло письмо из Сусумана. Знающие люди подсказали — Колыма. Что ее не пугало, главное — живой. Целый баул набила вещами Асхаба, вместе с его свадебным костюмом и кожаными сапогами. Она таскала, надрываясь, этот баул в поездах, перла от трассы к поселку Тенька, а он рассмеялся: «Дура! На хрена мне нужны эти обноски». Вещи оказались малы. И не стало пылкого ласкового юноши. А что стало, она не понимала тогда и старалась не плакать, что ей давалось с трудом. Особенно зимой. В казахстанских степях ингуши мерзли зимой, часто болели, но на Колыме совсем по-другому. Она закутывала лицо, натягивала по две кофты под пальто и все одно через десять минут превращалась в ледышку и передвигалась с трудом.

Когда Асхаба убили, ей пришлось искать работу. Неделю отработала на оттайке полигона и заболела. Ее не брали даже уборщицей. Обрадовалась, когда приняли скотницей на конобазу. Работа тяжелая, но главное не на морозе. После школы прибегал радостный, возбужденный Кахирчик, хватался за большую лопату, старательно подчищал навоз, а если не было рядом заведующей, то забирался на лошадь и безбоязненно гарцевал по унавоженной площадке охлюпкой.

Он и сейчас помнил запах лошадиного пота и свой восторг, когда мелкой рысью скакал по площадке перед конобазой… Однажды зашел в сарай с обвалившейся крышей, где почти выветрился запах навоза. Посидел, удивляясь тому, что этот сарай-конюшня казался ему в детстве огромным…

В тот осенний день Кахир привычно смывал с ковриков шлих и вдруг увидел желтый окатыш с грецкий орех. Выхватил из холодной воды, стал вертеть в пальцах, разглядывая причудливые изломы…

— Стоять, падла! Не успел стырить? — Бригадир смотрит с ехидной усмешкой. — Попался, сучонок…

Кахир ударил лопатой плашмя по голове. Бригадир с поросячьим визгом убежал к бендежке. Кахир снова уселся на корточки, продолжает дорабатывать шлих.

Суббота, рудничная контора. За столом члены месткома и парторг. На стульях свободные от смены рабочие. Бригадир поясняет.

— Значит, так. Увидел я, что Ворона, то есть Баграев, вертит в руках самородок. Ну и решил, что он хочет украсть. Припугнул. А он с ходу лопатой по голове.

— А ты сразу и обделался…

— Товарищ Пучков, держите себя в руках… Похоже, что этот ингуш и ножиком может пырнуть.

Председатель месткома, оторвал голову от протокола собрания.

— Баграев, извинись по-хорошему. Дело закроем.

— Не буду, он меня вором назвал.

— Товарищи, кто за ходатайство перед руководством прииска об увольнении Баграева за хулиганское поведение и нарушение трудовой дисциплины…

— Ну и увольняйте.

Заступничество Цукана не помогло.

Цукана мучили собственные проблемы. Приехал в воскресенье в поселок Тенька и первым делом в столовую.

— Девчата, покормите холостяка…

— Так рано, мы еще обед не сварили.

Вышла из подсобки заведующая Мария Осипова.

— Это что еще за холостяк ни свет ни заря?.. Ладно, пойдем, соберу перекусить, а то нажалуешься Назарову…

И так слово за слово весело поговорили, и вроде бы ни о чем, а в то же время о самом главном, что не произносится вслух, но живет в каждом одиноком сердце, под спудом обид, а вдруг и получится так, что…

Аркадий пил сладкий компот, балагурил привычно и думал, какая славная бабенка, да видать не глупа. А она отмахивалась, шутила: «Знаю, седина в вески, бес в ребро».

Теперь Цукан мотался каждый выходной к женщине, возле которой пригрелся, но вместе жить не получалось, и эта раздвоенность мучила их обоих. И вот снова приехал в поселок Тенька к Марии Осиповой. Увидел ее возле автобуса. Пошел торопливо навстречу, подскочил.

— Откуда, такая… такая красивая?

— В Усть Омчуг ездила. Как тебе моя прическа?

— Мария, ты просто красавица! Поверь, я впервые по-настоящему влюбился.

— Ох, Аркадий, ты прямо, как соловей. Но приятно. Хоть и не верю тебе…

— Переезжай ко мне в Колово. Дом большой, директорский. Столовая. Правда, похуже, чем на прииске… но со временем обустроим. А зимой вместе на материк, в отпуск.

Подходят к двухэтажному дому.

— Я фарш накрутила. Можно пельменей налепить. Ты же хвалил прошлый раз… Ой, Стасик!

Навстречу вышел молодой парень.

— Мам, я проездом из Ягодного. Жду тебя, жду…

— Познакомься, это Аркадий. Я рассказывала.

Станислав разглядывает Цукана. Лицо недовольное. Кривоватая усмешка…

Цукан резко развернулся, кинул через плечо:

— Я позже зайду.

— Мама, ты того, что ли? (Станислав крутнул пальцем у виска). Это же дедок-колобок, перекати-поле. Бывший зэк. Плешь вон на затылке…

— Много ты понимаешь… Пойдем,