Я пью кофе, затем принимаю ванну.

– Когда-нибудь я им про тебя все расскажу, – говорит моя подруга. – Расскажу, что ты боишься темноты, что ванну принимаешь по пять раз в день, но без мыла, что к двери у тебя нож клейкой лентой прицеплен. – Боюсь, никого это особо не заинтересует.

Я вытираюсь и одеваюсь. У меня закончилась туалетная бумага. Надо вернуться в «Вонз». Я спускаюсь по лестнице. Откуда-то слышна метла.

Это она, домоуправ, метет. Она в белом, она всегда в белом.

– К вечеру холодает, нет? – спрашивает она у меня.

– О да, – отвечаю я.

До «Вонза» я и пешком дойти могу. Вверх по Оксфорд, затем налево по Западному. Я теперь живу в многоквартирном доме. Особая порода. Они пылесосят ковры каждый день и никогда не ложатся спать, не вымыв посуду. Дезодорируют воздух и слушают по три выпуска новостей за вечер. Ни у кого нет ни детей, ни собак, ни бессонницы, а если пьют, то очень быстро, и пустые бутылки украдкой суют в мусор. В 10 вечера все неизменно становится абсолютно тихо. Я прохожу мимо нижней квартиры с большим стеклянным окном на улицу. Ее я называю квартирой Сестричек Долли. Сестрички Долли сидят в этом огромном окне весь день, разговаривают, пьют чай, едят крохотные печеньки. Они сильно нарумянены, лица глупые и жесткие, а седые волосы их выкрашены в рыжий, и на сестричках четырехдюймовые накладные ногти; губы у них под толстым слоем пурпурной помады. Смотрят на меня, когда я иду мимо, и я им киваю, как сельский джентльмен. Они считают, что я цирковой зазывала на пенсии. Ни малейшего понятия у них нет, что я – некогда бессмертный писатель, пошедший псу под хвост. Все втроем они смотрят на меня, и одна одаряет меня широкой улыбкой – будто поцелуй смерти от прокаженного. Едва солнце садится, стеклянное окно затягивается лиловой шторой. Сестры Долли боятся, что их изнасилуют.

В «Вонзе» сравнительно пусто, рабочие еще не подтянулись со своих работ. Беру тележку, решаю прихватить еще кой-чего, раз уж мне туалетная бумага нужна. Выкатываю из-за угла, и вот она: высокие каблуки, короткая юбочка, белая блузка, все волосы подобраны к макушке. Юбка не просто короткая и узкая, а с каждого боку у нее еще и по разрезу, вверх уходят. Колготки украшены ложным верхом, потемнее, как будто они старомодная пара нейлоновых чулок, какие женщины, бывало, носили, когда были женщинами. Но на самом деле это колготки. Часть потемней можно видеть у верха разреза, проделанного в юбке. Ей 38, лицо довольно уродливое и глупое, две жемчужные сережки болтаются на длинных толстых цепочках, щеки ввалились, рот маленький, плоский и тупой, но она высока ростом, и тело у нее движется, а в разрезы видны бедра, и она нагибается взять банку супа, и какой-то миг я вижу край ее трусиков. Она выпрямляется. Знает, что я наблюдаю, но ничем не выдает. Я хожу за нею всюду, стараясь не слишком бросаться в глаза. Юбка у нее белая в розовую полоску. Эти цвета проскальзывают мне в мозг. Зачем ей эти разрезы на юбке? – спрашиваю я себя. Не могу ответить на этот вопрос. В отделе мяса я рядом с ней. Она стоит над бараньими отбивными, пялится на них.

– Прошу прощения, – говорю я.

Она смотрит на меня, но не прикладывает никаких усилий заговорить. Глаза у нее никакие, порожние.

– Прошу прощения, – повторяю я.

– Да, – говорит она.

– Вы не секретарша Генри Миллера?

– Генри Миллера?

– Да, он писатель.

– Нет, я не его секретарша.

Она отворачивается и снова смотрит на бараньи отбивные. Рука у меня словно не прикручена к моей воле. Чувствую, как она перемещается к ближней ягодице, и не могу ее остановить. Рука легонько падает на булку под этой юбкой в розовую полоску, и пальцы мягко щиплют, затем отпускают. Я укатываю свою тележку прочь. В пяти проходах останавливаюсь и оглядываюсь. Она по-прежнему над бараньими отбивными, но лицо у нее – ярко, пылающе алое. Я больше не смотрю. Подкатываю к кассе расплатиться. Туалетная бумага есть, а также банка рагу с отварной маринованной солониной. Очередь не длинная. Скоро я оказываюсь снаружи и покупаю «Л.-А. Таймс». Нужно проверить результаты скачек. Я сворачиваю к востоку на Оксфорд и пешком иду домой. Сестры Долли заняты – задергивают лиловую штору. Дело к ночи. Мне удается попасть к себе в квартиру, ни с кем не заговорив. Вешаю туалетную бумагу и растягиваюсь на зеленой тахте. Там передо мной только потолок. Жизнь писателя невыносима.

Однажды я пошла на вечеринку, рассказывала мне она, и мне был пиздец. Я заснула, а пришел этот парень со своей девчонкой, и у него с собой был бутылек черепахового жира. И они вдвоем подняли меня с пола и переложили на кровать, лицом вниз, и она держала черепаховый жир, а он – свой хер, плюс оба они клали меня на кровать, а я хррр такая, понимаешь… Спала я.

И вот она раздвинула мне одну ногу в одну сторону, а он другую в другую, и берет свой черепаховый жир и обмазывает им мне всю пизду. И я от этого немного проснулась, я такая хррр, устала, я сплю… а он меня не слушает, поэтому вставляет в меня хер и принимается меня ебать, только у него все время размягчается… потому что он никого не еб всю ночь. Он первым с себя все снял, но только напивается и в драку ко всем лезет, он никого не ебет, потому-то и решил, что выебет меня, потому что я сплю.

И вот он размазывает по моей пизде этот черепаховый жир и начинает меня ебать, а подружке своей говорит:

– Дай мне еще черепашьего жира, ей еще немного нужно, – а она отвечает:

– Милый, тебе уже хватит. – А он говорит:

– Нет, дай еще, – и еще больше меня намазывает, и снова принимается меня ебать. И у него все опять там размягчается, и он говорит: – Давай еще черепашьего жира, – а она отвечает:

– Милый, достаточно, – и он его у нее забирает и еще мажет, и еще меня давай ебать, и все у него по новой опускается, и они опять и опять этот номер разыгрывают.

Наконец он уже просто в меня толкается мягким хуем. И больше уже ничего ни от чего не отличишь… я к этому времени проснулась, а там все в этом черепашьем жире… то есть он по нему просто скользит, понимаешь. А я такая просто ых ых ых, а он ыммм ыммм ыммм, а она говорит:

– Милый, тебе уже хватит черепашьего жира, – и вот… наконец… Брэд был на полу… Брэд парень мой… и она подходит к Брэду, трясет его и говорит: – Брэд, Брэд, пора ехать… – потому что мы с ними приехали, а Брэд такой:

– Ахх, ну, ладно, ладно… – и опять засыпает, а этот парень всё ЫХ ЫХ ЫХ, а я такая ох, а он говорит:

– Дай мне еще черепашьего жира, – и она ему:

– Милый, тебе уже хватит, – и выходит такая за дверь, и хлоп ею, поэтому он берет весь бутылек черепахового жира и меня всю им обливает.

Она якобы пошла кого-то ебать, но никого на самом деле не ебет. Просто ходит голой по всей вечеринке и подстрекает к ссорам, в которые он лезет. В общем, они устраивают драку, она дерется с ним, а он – с другими людьми. И вот мы в итоге все выкупаны в черепаховом жире, у меня сна ни в одном глазу, а этот парень прямо на мне засыпает, а весит он при этом фунтов 200. Тот черепаховый жир был по 25 долларов за бутылек, а он прямо на мне спит. И хер у него сперва мягкий, а потом начинает задираться у меня в расщелине жопы, потому что, типа, он маленький и мягкий, понимаешь, и это ужас прямо, потому что дрянь эта мне по бокам течет, по ляжкам стекает, а он мне и волосы в ней вывозил, и храпит мне в ухо… типа так ЩЩЮЮУУУУ… а Брэд на полу и тоже храпит, только он храпит громче.