Мне нужно было лишь найти лабораторию.

Мне нужно было место, где я могла бы работать в одиночестве днем и ночью. Я должна была освоить сложное лабораторное оборудование, поэтому смотрела на YouTube обучающие видео. Конечно, я понимала, что в первые несколько раз ничего не получится, поэтому мне хотелось попрактиковаться в работе с оборудованием, не выглядя шутом перед другими исследователями. Я узнала, можно ли создать временную лабораторию в больнице Бетаниен. Необходимое оборудование стоило целое состояние, поэтому купить все сразу было невозможно, но я нашла лазейку: компании предоставляли его на испытательный период, чтобы люди могли протестировать и принять решение о покупке. Всего нескольких телефонных разговоров оказалось достаточно, чтобы получить все необходимое оборудование. Все, что мне нужно было сделать, – это отправить его обратно, когда пробный период подойдет к концу.

«Здорово», – подумала я. Теперь нужно было найти комнату, где я могла бы все это разместить. На втором этаже больницы была старая кладовая без окон, которая мне подходила. Удостоверившись в стерильности условий, я постаралась устроить все как можно лучше. Теперь, когда практическая сторона дела была улажена, я поняла, что мне не хватает одного: достаточных знаний по химии.

Ингибитор гонадолиберина – это его искусственная форма. Препарат связывается с рецепторами на клетках, словно ключ, который входит в замочную скважину. Несмотря на то, что ключ в нее входит, он не поворачивается, поэтому дверь остается закрытой, и гонадолиберин не работает. Чтобы создать ингибитор гонадолиберина, нужно было заменить маленькие части гормона чем-то другим, и для этого требовалось знать химическую структуру гормона. Я не была химиком, но могла об этом почитать. Я купила пять учебников по медицинской химии и начала узнавать, как лучше подойти к своей задаче.

К счастью, гонадолиберин – это относительно простой гормон, поэтому я могла понять, какие структуры имели потенциал. Я стала упорно работать в очередной области, о которой ранее мало что знала, часто действуя методом проб и ошибок. В конце концов я получила помощь врача из Индии и биоинженера из Шри-Ланки. Оба получали стипендию и нуждались в обучении на рабочем месте, а мне как раз требовалась помощь.

Мы проводили в кладовой дни и ночи. Огромная дыра в стене была заделана серыми шлакоблоками, а на полках стояли картонные коробки, заполненные оборудованием. На стенах мы развесили памятки о том, как следует работать. После нескольких месяцев попыток мы наконец обнаружили, как можем проверить различные вещества, которые могут оказаться подходящими. Мы приобрели клетки иммунной системы пациентов с ревматоидным артритом и изучили воздействие на них различных веществ.

Это был тяжелый ручной труд, но когда мы поняли, как все нужно делать, у нас стало получаться.

Другим ученым предлагают место в лаборатории, новейшее оборудование и ассистентов, и я, признаться, завидовала им, стоя ночами в душной кладовой без окон, но в то же время испытывала особое чувство, делая все с нуля. Я качалась на волнах открытий.

* * *

В канун Рождества 2015 года я получила СМС от Йорунда: «С Рождеством, Анита! Обязательно проверь почту до Нового года:)».

В письме говорилось, что одна из компаний приняла решение. Она была готова заключить с нами сделку.

В апреле я получила еще одно СМС. Йорунд и Андерс хотели сообщить мне и директору госпиталя о результатах переговоров. Я знала, что новости хорошие. Мы с главой клиники сели перед экраном компьютера в его кабинете и созвонились с Йорундом и Андерсом по Skype.

– Мы заключаем сделку с Astellas, – сказал Йорунд.

Я посмотрела на директора: ему было сложно сохранять профессиональное выражение лица. Я потянулась к нему и чмокнула в щеку, после чего мы оба расслабились и расхохотались. Летом мы подписали контракт и заключили сделку.

Деньги, связанные с такого рода сделками, часто имеют гипертрофированное значение, так было и в нашем случае. Однако все зависело от того, покажет ли препарат свою эффективность в ходе дальнейших исследований. При подписании контракта мы получили небольшую сумму. Далее средства стали бы поступать только при условии, что компания предпримет новые шаги к одобрению препарата. Чтобы начать продавать препарат от ревматоидного артрита, Astellas должна была провести несколько исследований для проверки его эффективности.

Если препарат признают эффективным, он будет приносить десятки миллионов долларов. Наша сделка стала самым крупным лицензионным соглашением между больницей и фармацевтической компанией за всю историю Норвегии.

* * *

После заключения сделки я испытала облегчение, но и ощущала дискомфорт. Мне было важно участвовать в следующих этапах исследования и чтобы они были проведены надлежащим образом. В конце концов, я была единственным человеком в мире, у которого был опыт использования ингибиторов гонадолиберина для лечения аутоиммунных заболеваний. Однако японцы хотели делать следующие шаги самостоятельно, и за столом переговоров мое дальнейшее участие было принесено в жертву.

Исследования и бизнес – две разные планеты. В последние годы мне иногда казалось, что мое исследование – это просто товар, а забота о пациентах оказалась на заднем плане. Главная задача – сделать все, чтобы дальнейшие исследования оказались успешными, но из этих важных переговоров меня исключили. Ранее я вела исследование практически в одиночку, теперь же, похоже, больше ни за что не отвечала.

Я уверена, что многие исследователи испытывали дискомфорт от потери контроля над своей работой, когда их наблюдения внезапно становились собственностью бизнеса. Я боялась, что другие люди не смогут хорошо позаботиться об исследовательском детище, которое я родила и воспитывала несколько лет.

Однако работа была в самом разгаре. Электронные письма от пациентов, желающих попробовать ингибитор гонадолиберина, накапливались в моем почтовом ящике. Они перепробовали все, но теперь у них снова появилась надежда.

«Пожалуйста, рассмотрите меня в качестве волонтера», – написал один из них. «Это крик в темноте», – написал другой, умоляя о совете, который мог бы помочь его жене. Женщина лет пятидесяти написала, что она жила с ревматоидным артритом с шести лет. «С раннего детства я надеялась и верила, что в один прекрасный день появится лекарство, которое изменит мою жизнь к лучшему. Я все еще не утратила надежду», – написала она.

Эти пациенты заслуживали более крупного исследования, которое точно установило бы, работают ли ингибиторы гонадолиберина. Первостепенное значение, безусловно, имели жизни людей. Все, что было связано с деньгами и патентами, не должно было лишать пациентов возможностей и надежды. Разумеется, я понимала, что компаниям нужно зарабатывать и заключать эксклюзивные сделки, чтобы защититься от конкуренции. Так работает система. Но поможет ли это сотням пациентов, которые присылают мне полные отчаяния письма?