Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пульс в норме, – пробормотала она. – Надо доктору доложить. Дайте-ка я вам капельницу поставлю.
Устроив в катетер на сгибе Любиного локтя иглу от капельницы, медсестра проследила за падающими по прозрачной системе каплями, потрогала Любин лоб и спросила:
– Легче?
Люба закивала.
– Ну слава тебе господи! – сказала сестра и ушла.
– Владимир Владимирович когда обещал прийти? – небрежно спросил Николай.
– Теперь не знаю, утром его не пустили, порядки, мол, для всех одни, больничный режим. Он, говорят, скандалил, требовал пропустить… Ужас!
– Где не надо, там они про порядки вспомнили, – рассердился Николай. – Вот люди! Кстати, я тебя не спросил, может, ты хочешь чего? Давай за фруктами съезжу? Ты сейчас за двоих питаться должна. – И, несмотря на отказ Любы, покинул палату.
Люба положила голову на подушку и уставилась на мерно капающий в прозрачную трубочку раствор.
Как много всего случилось! И как мгновенно все произошло. Она словно прорвала границу времени, и по другую ее сторону вдруг оказалась уже совершенно другим человеком: спасительницей первых лиц России, невестой Николая, героиней репортажей и даже родней товарища Каллипигова.
– Чудеса! – пробормотала Люба и провалилась в сон…
– Любочка, проснись, – услышала она голос сквозь сон.
Сталина Ильясовна стояла возле кровати.
– Любочка, там уже почти пусто, – шепотом сказала она, указав на бутыль на стойке капельницы. – Пришлось тебя будить.
– Сталина Ильясовна, это вы, – сонно пробормотала Люба. – А я думала, вы мне снитесь. Нажмите красную кнопочку на стене. Как я рада вас видеть!
– А я как рада! Как же ты так? Под пули бросилась? Кроме тебя, конечно, некому было?
– Я за Васю испугалась. А Путина совершенно случайно загородила.
Медсестра освободила Любину затекшую руку от иглы. Люба опасливо и с болезненным удовольствием разогнула локоть и приподнялась на подушке.
– Ангел-хранитель тебя бережет, – проникновенно произнесла певица.
– Какой ангел-хранитель, Сталина Ильясовна? – махнула рукой Люба. – Вы прямо как моя мама.
– Ты не веришь в ангела-хранителя? – ужаснулась Сталина Ильясовна. – Напрасно, деточка, напрасно. Впрочем, он охраняет тебя независимо от твоих духовных заблуждений и прощает тебе твое неверие.
– Если увидите ангела-хранителя в инвалидной коляске – это точно мой, – засмеялась Люба. – Ой, Сталина Ильясовна, не сердитесь. У вас такое лицо… Давайте лучше петь!
В палату вошел Николай, с пакетами фруктов и огромной металлической банкой с консервированными ананасами.
– Здрасте, – поздоровался он со Сталиной Ильясовной.
– Коля, это мой педагог по вокалу, Сталина Ильясовна Черниченко, известная певица. А это – Николай Аджипов, мой будущий муж.
– А-а, – сказал Николай. – Рад познакомиться. Слушай, Люба, там внизу такая толпа набежала! Еле прорвался. Телевидение, журналисты.
– И что? – заволновалась Люба.
– Охрана никого не пускает. Сказали: сейчас обед и тихий час в госпитале, режимный момент, а тебе покой нужен. А! Вот и обед.
В палату внесли поднос с тарелками и стаканом морса.
– Не хочу есть, – отказалась Люба. – Я должна заниматься. Сталина Ильясовна, начинайте!
Дама растерянно поглядела на Николая. Тот развел руками.
– Находим дыхательную опору, – вздохнув, заговорила Сталина Ильясовна. – Вдох! Спина твердая, но затылок и шея совершенно свободны, не напряжены. Нет, Любочка, я боюсь, тебе это сейчас навредит.
– Не навредит, – уперлась Люба.
Гостья снова сокрушенно вздохнула.
– Давай разучим с тобой прекрасное произведение, как нельзя больше подходящее к твоему голосу: «Христос-младенец в сад пришел».
– Христос-младенец в сад пришел, и много роз нашел он в нем, – с чувством выводила Люба и смотрела на лимонные облака за окном.
– Да она уже поет! – с удовольствием сказал в дверях знакомый голос.
Люба умолкла и поглядела на дверь. В палате стоял Путин.
– Девушка, милая, в какой палате лежит Любовь Зефирова? – Надежда Клавдиевна водрузила на стол дежурной банку с солеными грибами. – Это вам к чаю!
– Да вы что, женщина? – возмутилась дежурная, придвигая банку поближе. – Здесь вам «Поле чудес», что ли?
– Возьмите, пожалуйста, не обижайте нас. Мы их в такую даль перли. Это ж рыжики! Экологически чистые. В Москве такие грибочки отродясь не растут.
– Видеть Зефирову нельзя. Нет, нет, нет… Строго-настрого запрещено.
– Эта… – Речь Геннадия Павловича, обычно говорившего довольно складно, в Москве стала корявой и неубедительной. – Почему – нельзя?
– Никакой информации давать не велено! – важно осадила его дежурная. – Тут уж с утра насчет Зефировой толпятся. И журналисты, и муж.
– Какой муж? – Надежда Клавдиевна недоуменно поглядела на Геннадия Павловича. – Никакого мужа у нее нет. Да вы про кого говорите-то?
– Не знаю, кто он там ей был, а только сейчас у молодежи с этим делом быстро, – ворчливо сообщила дежурная.
Геннадий Павлович повел Надежду Клавдиевну в сторону – держать совет, когда в фойе вошел Каллипигов, солидный и недосягаемый, как машина со спецномерами. Каллипигов катил Любину коляску. Ее сиденье было заменено на новое, из натуральной кожи, но Геннадий Павлович узнал бы Любину коляску из тысячи – он самолично починял ее: вставлял нестандартный штырь, аккуратно заматывал проволокой подлокотник.
– Надя, – сказал Геннадий Павлович с одышкой. – Гляди-ка: это ж Любина коляска. А почему Любушки нет?
– Ой! – заголосила Надежда Клавдиевна. – Любушка! Да на кого же ты нас покинула?
– Позвольте! – брезгливо сказал Каллипигов. – Кто-нибудь, заберите ее. Черт знает что! Почему впустили? Кто разрешил?
– Отдайте нам коляску, – вцепилась в сиденье Надежда Клавдиевна. – На память о Любушке!
– На какую память? – возмутился Каллипигов. – Дайте дорогу!
Надежда Клавдиевна подняла зареванное лицо и хотела было вновь слезно умолять вернуть память о Любушке, но вдруг замолчала, припоминая…
– Ой! – сказала Надежда Клавдиевна. – Товарищ Каллипигов? Миленький, вы откуда здесь? С Любушкой нашей попрощаться пришли?
– Что значит – попрощаться? – раздраженно бросил Каллипигов. – Любовь Геннадьевна попросила привезти ей старую коляску.
– Люба жива? – с запинкой спросил Геннадий Павлович, ухватившись за рукав Каллипигова. – Я отец, Геннадий Павлович Зефиров.