Беркут не хотел, чтобы она готовилась дать отпор. Он хотел, чтобы ласточка спряталась за его спиной от всего, что ей могло угрожать. Даже от всего, что могло хоть каплю ее расстроить.

Но как поменять полюса ее жизни? Чтобы между ними не лежала целая планета опасений и целые километры недоверия? Пока это оставалось за гранью его понимания.

Беркут следил за Алей, пытался анализировать, как и на что она реагирует.

Когда вдруг подбирается, злится, когда теряется, а когда раскрывается.

Но просчитать женщину при помощи мужской логики… Да, видимо, задача невыполнима.

Впрочем, у Беркута не было выхода.

Она стала тем самым, что вошло в его жизнь и сразу же сделалось обязательным.

Подарило какой-то новый уровень обладания счастьем.

Он обладал ей – и обладал счастьем.

Уйдя, ласточка заберет все дары с собой. И останется… А ничего почти и не останется.

Почему Беркут вдруг стал настолько беспомощно и отчаянно в ком-то нуждаться? Впервые со дня потери матери? Он не мог это объяснить.

Почему это мощное ощущение пришло так резко и неожиданно? Это тоже оставалось за гранью его понимания.

Почему женщина, которую он едва знал, вдруг стала центром его Вселенной? И это он тоже не мог объяснить.

Но и бороться с этим Беркут не хотел.

Потому что странная, почти необъяснимая связь с Алей внезапно сделала его мир настоящим. Ярким, сочным, живым. Иначе не скажешь.

Он словно впервые попробовал то же манго там, где оно растет и выспевает. Ощутил всю гармонию, всю красоту и всю палитру особенного вкуса. Смаковал на языке, глотал нежную мякоть… И как после этого есть фрукт, именуемый «манго» в магазинах России?

Нет. Возвращаться к суррогату Беркут оказался не в силах.

Широкий конус фонаря рассекал тьму, вытаскивая на свет жирных ночных мотыльков и оттеняя сонмы светлячков в небе.

Свежий ветер обдувал разгоряченное лицо Беркута.

Пахло грибами. Надо бы сходить, пособирать. Предложить Але. Почему-то Беркут знал – она не откажется. Захочет. С удовольствием.

Полосами тянуло спелой земляникой. И на ее сборы Беркут тоже хотел бы пригласить ласточку. А пока… Почему самому не собрать ей ягод?

Конечно, идея делать это с фонариком, присаживаясь в траву, чтобы выбирать крупные, круглые ягоды, была практически безумством. Но Беркут вдруг созрел для тех милых глупостей, которые совершают ради любви подростки.

Он азартно набирал ягодки в пакет, который нарыл в штанах. И когда тот наполнился, отправился в дом.

Теперь здесь горели только окна Беркута и охранника, что жил в отдельном крыле.

Беркут зашел на кухню, зажег приглушенный свет и пересыпал ягоды в пластиковую емкость, чтобы не помялись и не расквасились. Поставил свои сокровища в холодильник. А затем отправился к себе.

Неспешно окатился душем, одел пижаму и лег в постель.

Так Беркут пролежал несколько часов.

То поворачиваясь на бок, то опять устремляя в темный потолок невидящий взгляд.

Думал. Не мог остановиться.

Ближе к утру его все же сморило…

А разбудил детский голосок в комнате Али и запах свежих пирогов снизу.

Беркут вдруг понял, что такое семья и как ему, в действительности, ее не хватало. Этого детского крика, что будит спозаранку. Накрытого стола, где собирается большая семья. Или маленькая. Но все же.

Бодрых бесед за завтраком: о делах, о погоде, о доме.

И ощущения: здесь те, кто ему нужен. Те, без кого не хочется здесь оставаться. Да вообще не хочется… оставаться… где-либо…

А еще он знал – насколько хрустально-хрупкое это его столь сладкое ощущение. Способное в момент расколоться на сотни осколков, если Аля узнает то, о чем он умалчивал…

Вот почему Беркут решил пока ничего не говорить ласточке на счет залога и всего прочего.

Окончательно решил, задушив последние порывы совести на корню.

* * *

Аля

Когда я решила пережить развод, временно отправив Риана к Майе, я плохо понимала, что делаю. Как и тогда, когда поддалась на уговоры Ирины, поехать в тот злополучный ночной клуб.

Все было словно в тумане. Я была замужем целую жизнь и плохо представляла, как существовать дальше.

Плохо понимала – на каком я вообще свете.

Но сейчас я вдруг четко осознала: пережить все плохое с моим мальчиком намного легче, чем без него.

Казалось, я снова обрела то, что удерживало меня на твердой почве. Не позволяло упасть или провалиться.

Я не солгала – после разговора в бассейне, я догнала Майю и Риана.

Сынишка радостно взвизгнул.

– Мама! Не уходи!

И по-детски непосредственно прижался ко мне. Я отпустила Майю в ее комнату, и сама помыла своего непоседу. Вытерла и уложила в постель.

В комнате, которую Беркут выделил Риану и Майе, было два дивана и детская кроватка. Так что я почему-то не смогла вернуться к себе. Осталась тут и уснула почти мгновенно.

Как ни поразительно, в вотчине Беркута, в его плену, как я иногда чувствовала, я ощущала себя совершенно защищенной. Полностью огражденной от любых проблем и бед. И – что еще важнее – чувствовала, что и Риан также в полной безопасности.

Я спала как сурок. Хотя обычно на новом месте всегда засыпала с большими проблемами.

Утром я проснулась от того, что кто-то внезапно пристроился рядом. Вертится, чуть подталкивает, дергает одеяло.

Открыв глаза я уже знала, что это Риан.

Вообще-то у нас было не принято, чтобы ребенок залезал в постель к родителям. Но иногда утром он приходил. Я приобняла свое чудо и заглянула в карие глаза.

– Ну как ты?

– Хорошо, что каникулы! Мы можем тут долго жить! – потягиваясь, сообщил мой хитромудрый сынишка.

Я хихикнула, а потом тронула кнопочку курносого носа.

– Нет, малыш. Мы здесь на пару недель. Максимум. Дядя Беркут должен разобраться с плохими людьми. А потом мы вернемся домой.

Риан еще раз сладко потянулся, так что пижама приподнялась, обнажая живот, и разочарованно выдал:

– А мне тут так нравится… Дядя Беркут обещал сходить со мной на рыбалку.

– Куда? – я окончательно проснулась от этой внезапной новости.

– Ну у него тут пруд есть. Там, говорит, карасей… Ну просто, как собак нерезаных.

– Хм… А когда вы успели с ним договориться?

– Так вчера, пока он учил меня плавать. Спросил – люблю ли я рыбачить… и потом предложил… Сказал, что еще спросит у тебя. Так что ты даже не переживай. Дядя Беркут – мужик основательный!