дочкой Игоря и Лены Таней и их сыном Андреем. Так продолжалось много лет, Света приезжала в гости в Москву, даже когда ее мамы Зины уже не стало. Лена, жена Игоря, одно время ревновала мужа к Зине, даже были слухи, что Света – это его дочь. Только я в это не верю и никогда не верила, их дружба была фронтовой, а значит, настоящей.

Вот опять я сбилась, перешла к другим событиям, происходившим намного позднее. Трудно рассказывать о чем-то одном, когда разные фрагменты жизни, как запутанные ниточки, связывают одно с другим и ты сама была свидетелем всего этого. А я не просто свидетель, эта семья была большой и важной частью моей жизни. Я не только наблюдала, я участвовала во всем, я проживала с ними нашу общую жизнь. Может, тут дело еще в том, что и они проживали мою жизнь вместе со мной… Они мне дарили и любовь, и поддержку, и понимание, когда это было необходимо. Никогда меня не подводили, и если говорить о том, что я служила этой семье в нескольких поколениях, то и они служили мне, приняв меня к себе с открытым сердцем и никогда не обижая. Ну вот, высказалась, и на душе стало легче…

Возвращаемся к военным годам и к Игорю. Он лежал в госпитале долго. Его любили: он был шутник, выдумщик и просто очень симпатичный парень. Зина рассказывала, что многие девушки-санитарки по нему сохли и вокруг него крутились. А другие парни, из раненых солдат, крутились вокруг них, молодых и задорных. Поэтому около его палаты всегда царили движение и смех. Еще Игорь писал шутливые стихи и всем их дарил.

И вот однажды в госпиталь приехала выступать агитбригада Госконцерта: музыканты, чечеточник, фокусник и чтица. Их появление оживило больницу, ведь все соскучились по музыке, литературе и театру.

Артистка лет сорока читала стихи классических поэтов, а также современников войны – Багрицкого и Симонова, читала очень проникновенно и при этом всё время смотрела как бы вдаль над головами слушателей. Дело в том, что она была слепой. Ослепла от голода в блокадном Ленинграде, но всё равно хотела работать, помогать людям обретать новую надежду и не терять ту, которая есть. Так она сама объясняла.

Игоря вытолкнули на сцену читать свои стихи. Он прочел одно, второе, третье. Все аплодировали, а Ксения Александровна, так звали незрячую чтицу, просила, когда Игорь выпишется, найти ее в Москве. Она предложила давать ему бесплатные уроки по чтению со сцены: после контузии тот заикался и это мешало ему читать вслух. Ксения Александровна Сергеева, ее уже нет в живых, была другом Игоря и всей семьи Межеричер долгие годы после войны. Андрейка, сын Игоря, очень ее любил и даже один, без отца, иногда ездил к ней в гости. У Андрея и Ксении Александровны была разница в возрасте более пятидесяти лет, но это не мешало их дружбе до самой ее смерти.

Тяжело было выживать в военные дни в Москве. Продовольствия нет, ввели карточки на хлеб, на сахар, на мясо и на многое другое, даже на одежду и обувь. На каждой месячной карточке были отрезные купоны: рабочим – сто двадцать пять штук, служащим – сто, иждивенцам – восемьдесят. Пара обуви – пятьдесят купонов, кусок хозяйственного мыла стоил два купона. Прожить на восемьдесят купонов было очень трудно. Кроме того, на предприятиях существовали еще ОРСы – служебные магазины, и Ольге Николаевне давали иногда отовариваться в таком. А я, живя у Межеричеров, считалась иждивенкой, и моих восьмидесяти купонов мне и на еду, и хозяйственные принадлежности еле-еле хватало.

Плохо было с отоплением, особенно зимой. Батареи не работали, электричество давали с перебоями, и цены на него были высокие – не прогреть как следует свое жилье. Люди, чтоб согреться, делали электрического «козла»: укрепляли на ножках или подпорках небольшой кусок асбестовой трубы, на нее наматывали двадцать – тридцать витков толстого провода без изоляции и всё это включали в розетку. Проволока накалялась, от нее нагревался асбест, становясь прямо красным, и в комнате было теплее, пока он работал. В этом изобретении военного времени было два больших «но»: первое – пожароопасность и вероятность получить сильные ожоги от раскаленной голой спирали, если до нее дотронешься, второе – счетчик потраченного электричества от него крутился, как ненормальный, и не каждый кошелек с такими тратами справлялся. Наш явно не выдерживал. У нас, конечно, был этот ужасный прибор, но мы его включали только в крайнем случае, два-три раза за зиму.

Вы спросите, как же мы спаслись от холода, ведь зимы 1941-го и 1942-го были просто лютыми? Мы надевали на себя всё что могли и не проветривали комнаты зимой, чтоб не выпускать тепло. Но этого не хватало, и дома порой замерзала вода в стакане. Все покупали, и мы тоже себе купили, «буржуйку». Это маленькая чугунная печка, которая топится всем чем угодно: дровами, углем, бумагой. От нее идет длинная труба через всю комнату, чтобы и она грела помещение, а не просто выбрасывала тепло в небо. Всё, что можно было затолкнуть в печку и зажечь, мы несли домой. Но этого часто оказывалось недостаточно, и тогда Ольга Николаевна клала в печку книги из библиотеки Леонида Петровича. Она брала их одну за одной, перелистывала задумчиво, глядя на страницы, порой даже прочитывала абзац или два и, вздохнув, отправляла в огонь. Внутри сразу ярче вспыхивало пламя, раздавались урчащие и шипящие звуки из раскаленного жерла, словно кто-то там с аппетитом эти книги поедал. Ольга Николаевна с Люсей, слыша эти звуки, шутили, что там внутри живет их домашний книгоед. Но я видела, с какой душевной болью бедная вдова клала в печку то, чем ее погибший в ГУЛАГе муж при жизни гордился и дорожил. И за две зимы мы сожгли всю его библиотеку… Жалко, конечно, но они, эти редкие книги из библиотеки Леонида Петровича, спасли нас в трудное время. Книги мы сожгли все, ни одной не осталось.

Торф

Ольга Николаевна работала на дому, но числилась в издательстве. В военные годы было много редакционной работы в помощь журналистам-пропагандистам. К тому же пригодилось и ее хорошее знание немецкого языка. Люся помогала маме в работе, и ее тоже удалось оформить на ставку, но корректором. Они получали служебные карточки и были этому очень рады. Я же числилась иждивенкой на их жилплощади и, чтобы получать хоть какую-то карточку, по направлению Городского