— Кто эта девчонка? Я хочу знать, кто эта девчонка? — с болью воскликнула Мариам Сергеевна, поднимаясь со стула. Лицо ее еще больше покраснело, губы дрожали.

Мухтар взмахнул руками, казалось, он сейчас кинется на нее, но, овладев собой, он заговорил почти спокойно, чеканя каждое слово:

— Вы спрашиваете — кто эта девушка, чемодан которой стоит у меня в кабинете. Ну, хорошо, знайте! Эта девушка, а еще точнее — женщина, о которой вам уже известно, что она посещала здесь мой дом… Так вот, она — Зайнаб Кабирова… — в этом месте Мухтар немного смешался, но, махнув рукой, продолжал с еще большей энергией: — она меня любит. Любит искренне и давно. И я… да, я ее тоже люблю. Люблю, и вам-то какое дело!

Он сам был удивлен тем, что сию минуту сказал, но ему надо было во что бы то ни стало изменить тему разговора. Собеседница стала намекать на его грязные делишки спекулятивного свойства. Назвала Зайнаб сообщницей… Он вспомнил и стал в душе ругать себя последними словами: один раз, в пылу пьяной откровенности, поведал Мариам Сергеевне о дурацкой истории с воздушными шариками.

На счастье Мухтара пришел сторож. Услышав его шаги в прихожей, Мариам Сергеевна осмотрелась, опять поправила прическу, заперла свой чемоданчик и сказала:

— Вы грязный, дурной человек… И… и в эту вашу настоящую любовь я не верю. Да, не верю! Прощайте же и не смейте мне больше никогда звонить! — с этими словами она тяжелым шагом направилась к выходу.

Вошел сторож. Он поклонился, прижал руку к груди и сразу же завел разговор о ревматизме, который его давно мучит.

— Выйдем, дедушка, на улицу, — сказала Мариам Сергеевна. — Тут тяжелая атмосфера.

Глава 8.

Петля изгибается, вьется, подобно прекрасным кудрям.

Но помни: крепка ль ее хватка, — ты скоро изведаешь сам.

Абдульхасан Фаррухи.

Он был, как выжатый лимон, как лопнувший мяч.

Дорого ему стоил этот разговор. Способность казаться спокойным, сдержанным изменяла ему. Впрочем, лет пять назад, он действительно легко переносил и ночной разгул и разного рода жизненные осложнения. С веселой улыбкой бездельника и повесы отбивался он от ударов. В городе, в кругу товарищей, близких ему по манере жить и развлекаться, Мухтар забывал о невзгодах, отмахивался от них. Музыка, танцы, новые знакомства, общий галдеж большой компании — всё это помогало, поддерживало настроение. Иное дело в Лолазоре. Здесь нет ни одного ресторана, где нашелся бы компаньон, где оркестр и общий шум отвлекают от мрачных мыслей.

После ухода из школы он остался в Лолазоре только потому, что видел возможность поднакопить деньжонок с помощью всякого рода дел и делишек. И кое в чем успел. Нельзя сказать, чтобы время было потрачено впустую. В начале своей кишлачной жизни, он не подозревал, как трудно ему придется. Одиночество, — а он, несмотря на внешнюю общительность, был истинно одиноким человеком, — испортило его характер. Сам того не заметив, он утратил былую резвость, остроумие, игривость речи. Здесь они не ценились. Здесь всё время надо пыжиться, играть солидного человека. Только дома, у себя в каморке, — так презрительно он называл жилище в глубине двора, — он мог дать волю своим вкусам, но с кем, с кем? Изредка наезжали погулять городские собутыльники… А из местных жителей? Начальник почтового отделения — тот всегда без денег. Он хоть и обожает Мухтара и готов с ним сидеть за бутылкой до утра, но глуп — дела с ним невозможны, да и рассказать ничего нельзя. Анекдоты и то не понимает! Кладовщик колхоза — человек веселый, компанейский и с деньгами, умеет и красиво приготовить стол и с наслаждением попировать; знает толк даже в коньяке. О, это тертый калач! Даром, что ходит в поношенном халате и в глубоких галошах. Кем он был раньше? От него этого не добьешься — сколько бы ни пил, никогда не распустит язык. Дело делом, а лишнего ничего не скажет. Молодец! Но слишком частые встречи с ним могут вызвать подозрения в кишлаке…

Как игрок, которому везет и перед которым на столе уже куча денег, но он не может остановиться и делает ставку за ставкой, жадно загребая к себе выигрыш, так и Мухтар не мог остановиться. Он понимал: пора отсюда уезжать — сколько веревочку не вить, а концу быть. Его удерживала здесь алчность, дела с кладовщиком, дела с зоотехником каракулеводческой фермы — как их бросить, как отказаться от столь хорошо налаженных связей? Мухтар был зол на себя, на окружающих, на весь мир.

Люди, подобные Мухтару, уверены в своем превосходстве над другими. Они считают себя умными только потому, что знают, сколько своих знакомых, друзей и приятелей им удалось обмануть. Но в них никогда не умирает и с каждым годом растет и ширится страх… И это страх не перед очевидной опасностью. Каждый человек понимает, что, отправляясь в бой или перебираясь вброд через горную реку, он подвергается опасности. Робкие души отступают. Рассудительные и осторожные стараются всё предусмотреть. Храбрецы идут навстречу трудностям. Мухтар был из тех, которые называют себя отважными людьми только потому, что они не считаются ни с обычаями, ни с законами, ни с общепринятой моралью. Преступления, которые он совершал, Мухтар в душе своей всегда именовал ловкостью. Он легко себя оправдывал и в начале своего пути смеялся над теми, кто гордился своей честностью. Тогда он еще не знал, что пройдет несколько лет, — и каждое новое лицо будет вызывать в нем опасение и подозрительную осторожность: уж не следит ли этот человек за ним, не знает ли что-нибудь из его проделок? Опасности мерещились ему повсюду. Необходимость лгать и изворачиваться поминутно, хоть и стала второй его натурой, с каждым годом все более и более омрачала его жизнь.

Теперь он бывал весел и остроумен только под хмельком. Он стал пить и в одиночестве, подбадривать себя с утра. Ему долго удавалось не прибегать к спиртному на протяжении рабочего дня, но в последнее время он и в обеденный перерыв бежал домой, чтобы сделать глоток коньяку «для аппетита», и только после этого шел обедать.

Его отношения с женщинами, совсем недавно такие легкие и непринужденные, тоже осложнились. В кишлаке невозможно встречаться незаметно. Но главная беда заключалась в ином: Мухтару всякий раз казалось, что каждая новая знакомая любит его горячо и самозабвенно. Он излишне откровенничал с ними, хвастал, а, напившись, зло высмеивал тех,