Хотела я ее расспросить, но у девочки только пятки засверкали.

Скоро, смотрю, возвращается вместе с Мариам Сергеевной — врачихой. Тоже из этих, которые с секретарем сельсовета, с Мухтаром… Он ведь у нас славится: то одна, то другая к нему ходит. Ну, вот с приездом инспекторши врачиха и получила отставку…

Ах, Зумрат-биби, какие ныне пошли времена! В кого только верить, чье счастье считать крепким? Разве я не понимаю — в доме директора большие неприятности. Почему сегодня мы все сидим без денег? Виданное ли дело — забыл! Да как это может быть, чтобы наш директор, такой внимательный и добрый человек, как Анвар-джон, мог забыть, что и учителя, и все служащие, и я ждем этого дня две недели!.. А тем более праздник на носу…

Да, так вот: только эта докторша ушла и Мухаббат побежала в школу, смотрю — прошел автобус в район. Да что ж это такое, думаю, как это случилось, что наш Анвар-джон не поехал за деньгами? Выходит, зря я здесь сижу, вместо того, чтобы идти домой; дома у меня хлопот по горло. Стало быть, и учительница рисования, у которой нет сегодня уроков, тоже напрасно пришла — нечего ей ждать. Я человек маленький, но не утерпела. Бегу в школу, к делопроизводительнице. Спрашиваю: как это случилось, что Анвар-джон не поехал на автобусе? Она тоже удивилась, пошла в кабинет. Он выскочил, как ошпаренный. Я все-таки спросила: «Анвар-джон, простите меня, старуху, нужно мне ждать зарплаты или сегодня не будет?» «Что, что?» — это он мне в ответ и как будто меня не видит. — «Да, вот, тетушка Шарофат, говорят, я на автобус опоздал… Сейчас постараюсь найти какую-нибудь машину…» и тут же пошел домой. Я за ним… А что? Мне в школе делать нечего, вот и хожу, как неприкаянная…

Только он в дом зашел, а тут и Сурайе-хон… Идет, торопится, тяжело дышит. Э, думаю, я ее такой за восемь лет ни разу не видела! Как это я прозевала, что она куда-то из школы уходила?… Одно скажу вам, уважаемая Зумрат-биби, если молодая женщина, да такая красавица, как наша Сурайе-хон, теряет свою достойную походку и оглядывается по сторонам, как затравленная лисида — значит, дело плохо… Стало мне за нее обидно — сердце сжалось, глядя на такую картину… Я стою неподалеку от их дверей — хочу, чтобы заметила меня Сурайе. Она и вправду заметила, улыбнулась. Улыбка как будто чужая. «Вы меня ждете?» А я отвечаю, что Анвар-джон только что домой прошел, что он на автобус опоздал и что я зарплаты жду. Она как будто и не слышала: «Да, да!» — и мимо меня, в дом. Вот и дождалась, вот и поговорила!..

Стою, соображаю, куда мне идти, что делать. Тут в доме крик, голос как будто Сурайе-хон, но только даже и не верится, чтобы такая ласковая и спокойная могла кричать, как на базаре. Анвар-джон что-то отвечает — бу-бу-бу, бу-бу-бу, — ни слова не поймешь, — уговаривал он ее или как. Вдруг выходит эта самая, инспекторша! Чемодан в руке. Глаза бегают. И даже губки не подкрашены. Чемодан, видно, тяжелый, еле-еле она его тащит. Прошла мимо меня, не заметила, будто я камень, не человек. За ней Анвар-джон выскакивает из дома: «Зайнаб-хон, Зайнаб-хон, куда вы?! Останьтесь, я вам все объясню»… Что уж он хотел сказать, откуда я знаю, но только инспекторша поворачивает свою змеиную головку и так губки складывает, будто плюнуть хочет: «Оставьте меня в покое. Желаю вам всего лучшего. Я уезжаю». Тут личико у нее всё собралось, как у плаксы: «Вы низкий, вы низкий, нехороший!..» Повернулась и бежать, даже «до свиданья» не сказала. Да куда ей с чемоданом! Он ее по ногам, по ногам…

Наш Анвар-джон, — вы б только видели, — будто на него кирпич упал. Повернулся и пошел в дом. Такой у него был несчастный вид, такой грустный, такой растерянный… Больше я ругани не слышала, вскоре он опять вышел, с портфелем, в котором привозит деньги из города… Я ему вслед: «Так что же, Анвар-джон, ждать нам сегодня зарплаты?» Он обернулся, посмотрел на меня и махнул рукой: «Постараюсь, тетушка Шарофат. Скажите товарищам — отсюда на попутной, обратно такси возьму, пусть не расходятся».

Да… Вот и не расходились до самого вечера, а Анвар-джон не приехал. Сурайе из дому так и не показалась. Наш завуч, на что спокойный человек, всё вздыхал и говорил: «Ну и дела, ну и дела!..»

Глава 6.

И малого врага ничтожным не считай,

Чужой он или свой — разит из-за угла.

Как солнце ясно то, что нам давно

Большая мудрость предков изрекла:

„Не сделает того и длинное копье,

Что сделает порой короткая игла“.

Носир Бухорои.

Оскорбленная и оплеванная идет Зайнаб по улице кишлака. В ушах ее еще звучит голос Анвара, голос полный тревоги и смятения. Она ответила грубо — не могла иначе. Он отстал, вернулся. И вот она идет. Чемодан ударяет по ногам. Тяжелый. Никогда она не носила чемоданы, не привыкла к тяжести… Она перехватывает чемодан левой рукой, а несколько секунд спустя — опять правой. Пот катится со лба, кружится голова, мешает сумочка, болтается на руке… Господи, да что же это такое! Неужели некого нанять? Хоть бы подвернулся какой-нибудь мальчишка…

Она ставит на пыльную обочину дороги свой новенький чемодан с блестящими металлическими уголками, садится на него… Забавная фигурка, маленькая и пестрая, как птичка колибри.

…В кишлаке она сама по себе уже зрелище. Впрочем, за те несколько дней, которые она живет в Лолазоре, на нее уже нагляделись. Проходят молодые ребята в засаленных спецовках — это рабочие МТС. Им невдомек, что нужно помочь этой птичке. Они не смеются над ней, не показывают на нее пальцами. Но искоса брошенные на нее взгляды полны удивления. Зайнаб смущена и раздавлена. Через дувалы на нее поглядывают женщины. Наверное, они догадываются, что сейчас она хочет уехать, как можно скорее уехать. Уж не знают ли они и того, как сегодня ранним утром Анвар подходил к ее окошку?..

Зайнаб опять хватается за ручку чемодана — не бросить же его здесь, среди дороги… И тут чья-то ладонь мягко ложится на ее руку.

— Позвольте, я вам помогу… — какой-то незнакомец с уверенной настойчивостью берет ее чемодан и легко шагает рядом.

— Что вы! — в восклицании Зайнаб