— Читаете мораль или учите? — любезно осведомился Сунгуров.

— Отвечаю на собственные мысли. Теперь о масках. Здесь полно корреспондентов и тележурналистов, мне не хочется, чтобы лица моих бойцов были запечатлены видео— или фотокамерой. Если вы заметили, они находятся в машине и выйдут оттуда только в масках. У каждого из них есть семьи, родственники, близкие. Немного добавлю о себе. Сейчас за нами следуют объективы видеокамер, подполковник Куренков обяжет журналистов скрыть мое лицо на пленке ретушью. Кассеты из любительских камер будут изъяты. И последнее — пистолеты...

— Думаю, мы с вами подружимся, — перебил его Сунгуров. — В каком подразделении вы работаете, тоже секрет?

— Разумеется.

— А рации вам не нужны?

— Нет, обычно мы громко разговариваем и всегда слышим друг друга. Иногда кричим. Когда и это не помогает, кричим очень громко.

Кавлис не стал требовать от Куренкова удалить с места происшествия прессу, было уже поздно — как правило, от присутствия журналистов, включая телерепортеров с видеокамерами, террористы начинают работать на публику. При определенном стечении обстоятельств Кавлис мог посоветовать даже самому Осоргину не мешать им заниматься делом; впрочем, директор Управления по борьбе с терроризмом в подобных ситуациях разбирался хорошо и с советами не лез бы. Командиру отряда специального назначения на время подготовки и проведения операции даются властные полномочия. И как только их принял, он не подчиняется никому.

Майор ОМОНа подозвал к себе заместителя.

— Олег, сними с бойцов восемь бронежилетов, столько же масок и пистолетов.

— И отнесите, если это возможно, вон в ту машину, — добавил Николай, указывая рукой на микроавтобус. — Там вас правильно поймут. А мне нужно отдать последнее распоряжение.

— Не нравится он мне, — заметил заместитель, провожая глазами Кавлиса, и покачал головой. — Слишком самоуверенный.

— Черт его знает... — Себе Сунгуров врать не мог: майор спецназа внушал ему уважение.

* * *

Куренков нервничал. Некоторое беспокойство ощущалось и по ту сторону оцепления. Толпы людей, среди которых было немало журналистов, с беспокойством и нетерпением ожидали развязки. А она, судя по всему, должна была произойти скоро, очень скоро, об этом свидетельствовали частые передвижения высокого человека лет тридцати, который, по всей видимости, возглавил операцию по освобождению заложников. И еще микроавтобус, примостившийся у торца дома и окруженный нарядом милиции, куда трое боевиков ОМОНа отнесли кипу бронежилетов и баул. Что происходило внутри машины, никто из посторонних не видел: слишком плотно обступили ее милиционеры; зато сами работники милиции с нескрываемым любопытством смотрели, как облачаются в жилеты крепкие парни, тщательно проверяют оружие, освободив магазины от патронов, а затем собственноручно заряжая их. И ноль эмоций на лицах, которые вскоре скрылись под черными масками.

— Начнете, когда террорист подойдет к окну? — спросил Куренков у майора.

Николай отметил, что губы подполковника слегка «подморозило». Язык поворачивался быстрее, чем открывались губы. Нервничает.

— Ни в коем случае, — ответил Николай. — У окна террорист напряжен. В это время он угрожает заложнику, имитирует агрессию. То есть он готов к выстрелу. И любой шум — а мы будем шуметь — тотчас спровоцирует его. Поэтому я хочу скоординировать наши с вами действия. После того как отряд займет свои места в подъезде на втором и четвертом этажах, я дам вам команду, и вы в мегафон вызовите Спорышева на контакт. Скажете ему, что сын уже на пути сюда, скажем, через пять-семь минут он сможет увидеть его. Это обнадежит террориста, отвлечет, вызовет некую лихорадочность действий, что нам, собственно, и нужно. Когда он отойдет от окна, вы просто кивнете мне. Я буду наблюдать за вами из окна на втором этаже. Это и будет сигналом к началу штурма. Через пять минут мы займем свои места. Да, вот еще что. Вызовите «Скорую» и пожарных, пусть встанут в отдалении, чтобы не привлекать внимания Спорышева. Подъедут тихо, без «мигалок» и сирен. Лишние перемещения по двору запрещаю, все остаются на своих местах.

Подполковник с завистью смотрел на майора, удивляясь его хладнокровию. Самого Куренкова лихорадило от слов Кавлиса: «Я дам команду... через пять минут... кивнете... сигнал...»

Куренков вдруг поймал себя на мысли, что майор оттого так спокоен и уверен, что здесь не его родной город, в котором он работает и живет. Для него это отвлеченная материя; так же хирург смело режет плоть больного, потому что ему самому не больно, но тем самым он спасает человеку жизнь. А если бы майор жил и работал тут, смог бы он столь же хладнокровно действовать? Приближалось время штурма, однако скорость пугала: пять минут. Если бы что-то зависело от переговоров, подполковник вел бы их до изнеможения, оттягивая ту минуту, когда все средства, кроме силового акта, исчерпаны.

* * *

Журналист вдруг подался вперед и, рискуя выдавить глаз видоискателем, направил камеру в сторону микроавтобуса, окруженного милицией. Открытая дверца машины выпустила восемь рослых фигур в масках. По ходу выстраиваясь в цепочку, они быстро скрылись за углом здания.

— Пошли! — раздался чей-то голос в толпе. — Вон они!

Девушка из квартиры номер 19 на первом этаже, выходившей окнами на противоположную сторону, была предупреждена и держала окно открытым. Ремез стоял, прислонившись к стене и подставляя сцепленные руки товарищам. «Беркуты», опираясь на них, проворно проникали в квартиру. Девушка едва различимым шепотом здоровалась с каждым:

— Здравствуйте... здравствуйте... здравствуйте...

Ремез поднял руки, и его рывком втянули в комнату.

Все были обуты в кроссовки. Бесшумно, отмеряя по две ступеньки, бойцы достигли пролета между вторым и третьим этажом.

* * *

Спорышев уже ни в чем не отдавал себе отчета, ничего не боялся. Вернее, это слово не коснулось его воспаленного мозга. Им владело беспокойство: его требования не выполнят, сына не приведут.

А что дальше?

Он не знал и такой вопрос себе не задавал. Его состояние было схоже с прогулкой подлинной мрачной анфиладе: он открывал дверь за дверью и, пока не откроет следующую, не узнает, что там. Может, в его представлении коридор был бесконечным, с бесчисленными дверьми. И он открывает их, открывает... За одной дверью идет борьба двух человек — кажется, они душат друг друга, из-под койки торчат чьи-то ноги, слегка подрагивают; если нагнуться, можно увидеть человека, который своей позой напоминает автомеханика... нет, скорее всего, дояра... Его пальцы сжимают невидимые соски, тянут их, и ему на грудь и лицо падает молоко-вата. За другой дверью дремлющий охранник, еще одна дверь — и появляется огромная комната с декорациями улицы, забора, колючей проволоки.

Но вот странно... Двери в анфиладе были полупрозрачными; совсем непроницаемой оказалась дверь собственной квартиры, еще более беспросветной — дверь соседней квартиры. А когда он вошел в нее, оказалось, что внутри она выглядела абсолютно черной, наглухо закрытой. Но она открывается, он точно знал это. А вслед за ней еще и еще... Придется пройти через них.