После разговора со святошами — они, эти ядовитые ведьмы, сборище стервятников, пришли сюда сплетничать — дона Беатрис, оставшись наедине с мужем, не скрывает тяжёлого впечатления от встречи с доной Брижидой в доме капитана, где была она накануне.

— Бедная женщина живёт в грязи, ходит за внучкой, всеми забытая. За последние месяцы она ещё больше опустилась, такая жалость. И всё время её душу преследуют повергающие в ужас истории. Если в том, что она говорит, есть хоть капля правды, этот твой друг Жустиниано — просто невменяемый.

Судья, как всегда, повторяет много раз слышанные ею объяснения относительно поведения капитана. Судье необходимо защищать его, что он и делает каждый раз, как приезжает супруга, и не только перед ней, но и перед другими знакомыми и друзьями доктора Убалдо Курвелы и доны Брижиды.

— Помешанная, бедная помешанная, она не вынесла смерти дочери. Живёт так, как хочет, переубедить её невозможно. Да и что должен капитан делать? Отправить её в больницу для душевнобольных в Баии? Или в Сан-Жоан-де-Деус? Ты знаешь условия, в которых содержатся умалишённые? Вот потому-то капитан и держит её на ферме, даст ей всё необходимое, разрешает ходить за внучкой, к которой она действительно привязана. Капитану ведь проще, с его-то связями, найти свободное место и устроить её в больницу, и вопрос был бы исчерпан. — И добавляет: — И прошу тебя, моя дорогая, избегай любых обсуждений поступков капитана. Он таков, каков есть, наш кум и уважаемый нами друг, которому мы стольким обязаны.

— Обязаны? Нет, мой друг! — Она сказала «мой друг» с подчёркнутой и ядовитой торжественностью. — Ты обязан… думаю, деньгами.

— Деньги на расходы семьи. Или ты думаешь, что жалованья судьи достаточно на наши расходы?

— Но не забывай, мой друг… — Снова её тон насмешлив. — Свои траты я покрываю с доходов, которые мне приносит полученное наследство, той малой части, что тебе не удалось бросить fía ветер благодаря мне, чудом её спасшей.

Столько раз почтеннейший судья думал об этих деньгах и каждый раз реагировал одинаково: воздевал руки к небу, открывал рот для решительного протеста, но не протестовал, не произносил ни слова, точно, будучи жертвой самой большой несправедливости, даже не желал сопротивляться любому спорному обвинению ради защиты супружеского мира.

Чуть заметно улыбаясь, дона Беатрис устремляет свои миндалевидные глаза, которые, как считали в столице, ей очень шли, на покрытые лаком ногти, отводя их от мужа, бедняги, тщетно старавшегося выглядеть весёлым и даже улыбаться. Эустакио вызывал у Беатрис только сострадание: его высасывает любовница, а он прикидывается респектабельным и петушится, пишет стихи, старый рогоносец. Правда, у капитана дрянь ещё худшего сорта, она ему служит, прикрывает все его грязные дела и мерзости. Счастье ещё, что в стране нет никаких политических перемен, и она, дона Беатрис, родственница Гедесов по материнской линии, тому гарантия. Это им, Гедесам, был обязан своим назначением на должность судьи бедный Эустакио, когда двенадцать лет назад установили факт банкротства и наследство доны Беатрис оказалось под угрозой, тогда это решение было единственно возможным, чтобы избежать развода и позора. Дона Беатрис пожала плечами. Не будем говорить об этом и даже о доне Брижиде, она её в общем-то не интересует. И посетила, только чтобы исполнить общественный долг, поскольку приехала сюда к мужу на несколько дней, опять же исполняя всё тот же общественный долг и видя в том собственную выгоду: ни дети, ни тем более двоюродные братья не хотели бы видеть её разведённой или брошенной мужем. Этот мир полон условностей и правил игры, и их необходимо соблюдать, это известно всем.

Даниэл, любимец матери, её настоящая копия, вошёл в гостиную как ни в чём не бывало, с обаятельной улыбкой, хотя ему, Даниэлу, чтобы провести каникулы в обществе отца, пришлось расстаться с шестидесятилетней миллионершей, усыпанной кольцами и ожерельями, Перолой Шварц Леан. Надев маску циника и развратника, Дан был ещё юнцом, мальчишкой.

Почувствовав натянутую обстановку в гостиной, Дан, не любивший ссор, споров и натянутых лиц, попытался разрядить обстановку:

— Я тут побродил по городу, как же грустно-то! Вроде бы не был целый век, почти забыл, какой он. Не понимаю, отец, как ты можешь торчать здесь безвыездно, ведь в Баии ты бываешь не более двух раз в году. С ума сойти можно! Я, конечно, окончу юридический факультет, как ты хочешь, но не проси меня стать судьёй в провинции. Это какой-то ужас! Дона Беатрис улыбнулась сыну:

— Твой отец, Дан, не честолюбив, он поэт. Умён, начитан, печатается в газетах и мог бы, использовав престиж моей фамилии, сделать политическую карьеру, но… не захотел, предпочёл стать провинциальным судьёй.

— Всё имеет свои положительные стороны, сын. — Почтеннейший судья облачился в мантию респектабельности.

— Верно, отец. — Даниэл согласился, вспомнив Белинью, с которой только что поздоровался на улице.

Дона Беатрис тут же поспешила переменить тему разговора. Поза Эустакио всегда действовала ей на нервы. Какая тоска!

— Ты, Дан, наверное, пробудил женские страсти? Много разбитых сердец, а? Сколько мужей и домашних очагов под угрозой? — Беатрис проявляла живой интерес к любовным делам сыновей, которые доверяли ей свои планы, и бывала соучастницей, когда Дан спутывался с одной из её подруг по картам.

— Да какие здесь женщины, мама? А видела бы, как держатся. А те, что торчат у окон? Никогда не видел ничего подобного. Но всё это интереса не вызывает.

— Так ничто тебя и не привлекло здесь? А говорят, здешние девушки — хоть и проститутки, но страстные. — Она повернулась к мужу: — Этот твой сын, Эустакио, победитель сердец номер один в столице.

— Преувеличение, отец, не верь, это говорит материнская любовь. Вот старушки ко мне неравнодушны, романтические связи. Ерунда, в общем.

Судья молча посмотрел на жену, сосредоточенно смотрящую на свои ногти, и на зевающего сына — они так похожи друг на друга и такие ему чужие. В конце концов, что у него в этом мире есть? Встречи с местными гениями, муки творчества, вечера и ночи в объятиях Белиньи. Нежная, заботливая Белинья, стыдливая и простодушная, правда, у неё двоюродный брат, это, конечно, грех, но…

Тут послышался стук в дверь, прибыла супруга префекта с визитом к супруге судьи. Даниэл поднялся и пошёл бродить вокруг магазина капитана.

— Я неисправимый романтик, что тут поделаешь? — говаривал Даниэл во дворе факультета. Студент юридического, доктор безделья, с законченным курсом наук в кабаре, публичных домах, пансионах, высокий, стройный, томный, красивый юноша. Глаза большие, печальные, с поволокой (раньше такие глаза по восточной моде были у доны Беатрис), блудливый взгляд, как говорили его сокурсники, полные чувственные губы, вьющиеся волосы, но в этой несколько женской красоте было что-то болезненное. Дан стал любимцем проституток и элегантных дам высшего общества, многие из которых, сделав последние возможные пластические операции, уже вышли на финишную прямую. От тех и других он охотно принимал подарки и деньги и даже с гордостью их показывал — галстуки, пояса, часы, отрезы материи, крупные купюры, иллюстрируя ими свои пикантные, разгонявшие тоску на лекциях рассказы.