Как он пояснил жене, надобно это не затем, чтобы выставить себя этаким придирой, всюду сующим свой нос, а как раз чтобы избежать лишних запросов и самостоятельно разобраться в положении вещей.

Поднабравшись таким манером кой-каких знаний, дабы, как он думал, в свои годы и при своей политической репутации выглядеть не совсем уж новичком, он вошел в зал, без долгих поисков занял первое попавшееся свободное место и уже не покидал его до конца заседания. Все время внимательно следил за дебатами и почти не заглядывал в газеты, которые передавали ему соседи. Так тому надлежало быть и согласно принесенной им депутатской присяге, и согласно содержанию пространной молитвы, которая открывала каждую сессию и неотъемлемой частью входила в установленный регламент; правда, лишь немногие — верующие ли, нет ли — строго буквально воспринимали сей божественный свод обязанностей. Мартин Заландер, напротив, хоть и не отличался религиозностью, считал себя тем не менее связанным этими установлениями, ибо предписания, содержавшиеся в присяге и молитве, были правильны и необходимы и литургическая форма не могла упразднить их законную силу.

Только по окончании заседания Мартин нашел время поздороваться с зятьями, частых приходов и уходов которых даже не заметил, тем более что и появились оба на добрых полчаса позже его. Приглашение пойти к нему домой на обед тот и другой, поблагодарив, отклонили, одному по причине неких переговоров надобно было встретиться за обедом с товарищами по округу, второму предстояли какие-то дела. Затем они намеревались зайти в оружейную лавку, купить новые спортивные ружья, ибо с некоторых пор оба состояли членами стрелковых обществ.

Словом, домой Мартин Заландер отправился в одиночестве. Погруженный в задумчивость, исполненный удовлетворения как человек, с пользою поработавший все долгое утро, он шагал по улице, хотя руки на заседании не поднимал и ни слова не говорил. Лишь постоянное внимание, отданное пятичасовым утренним дебатам, внушало ему сознание сделанного дела. Ему в голову не приходило, что даже присутствовать можно совершенно по — разному, и, размышляя о том, что вскоре тоже сумеет к месту что-нибудь сказать, он почувствовал, что с большим аппетитом съест запоздалый обед.

Г-жа Мария, узнавшая мужа по манере звонить в дверной колокольчик, встретила его в передней и сообщила о странном посетителе, предшественнике в Большом совете, чье место он занял сегодня. Судя по всему, этот господин находится в прескверных обстоятельствах и, очевидно, не отказался бы от приглашения к обеду, но она не стала его приглашать, решив, что сперва Мартину должно его увидеть.

— Что ему нужно? — спросил Мартин. — Раньше мне довелось встречать его раз-другой; помнится, человек он неглупый и внешне весьма представительный. Ума не приложу, что ему нужно.

— Говорит, что много слышал о тебе и о знаменитой свадьбе, очень рад с облегчением уступить место такому преемнику, а пришел сказать тебе это и поздравить с успехом на выборах.

Бедняга! Поставь ему прибор, зятья-то все равно не придут!

Войдя в гостиную, Заландер едва узнал этого человека, который скромно сидел на стуле у окна, но тотчас поднялся, с неуверенной уже словоохотливостью поздоровался и произнес свои поздравления. Он, мол, рассчитывал получить из казны небольшую сумму суточных, но, увы, не получил ничего, да еще и уплатил пени за пропущенные заседания. Вот тогда-то и подумал: чтобы поездка не оказалась совсем уж зряшной, не худо хотя бы нанести визит достойному преемнику.

— Но, господин Кляйнпетер, — с улыбкой воскликнул Мартин Заландер, — сдается мне, поздравлять здесь особо не с чем, коли еще и деньги теряешь! Вы уже отобедали или, может быть, разделите с нами скромную нашу трапезу?

Посетитель смущенно поблагодарил, однако же выдал себя взглядом, украдкой брошенным на накрытый стол, поэтому Заландер решительнее повторил свое приглашение, забрал у него из рук шляпу и отложил ее в сторону.

Некогда этот мужчина определенно был хорош собою, но теперь весь его облик говорил об упадке. От прежней дородности не осталось и следа, одежда стала непомерно просторна и висела мешком, а вдобавок так истрепалась, что пошита была, очевидно, давным-давно. Сорочка мятая, а изношенный галстух повязан так скверно, что, казалось, воочию видишь равнодушные, ленивые руки, выпустившие этого человека из дома в таком виде. Собственные его руки привычно цеплялись за лацканы сюртука, прикрывая не то потертость, не то грязное пятно, не то порванную петлю застежки. Оттого и держался он неловко, скованно, под стать всему этому было и землистое, одутловатое лицо, в чертах которого запечатлелись уныние и горе, а также многочисленные попытки найти забвение в пьянстве.

Супруги Заландер радушно угощали заметно усталого Кляйнпетера всем, что стояло на столе; г-жа Мария собственноручно накладывала ему на тарелку; однако он вскоре насытился или, во всяком случае, был неспособен съесть много. Зато, сам того не сознавая, прилежно налегал на вино, которое Мартин регулярно ему подливал, и даже вроде как взбодрился и стал доверительнее. Заметив это, Мартин лично спустился в погреб за парочкой бутылок получше; ему захотелось отпраздновать день своего водворения в мюнстербургской ратуше благотворительным поступком по отношению к этому обнищавшему человеку. Жена тем временем поставила новые бокалы, занимая гостя дружеской беседой, потому что и она испытывала к нему необычайное сочувствие, быть может думала, что если отнесется по-человечески к его беде, то отведет от своего Мартина этакую судьбу или иное несчастье.

Заландер рассказал уже несколько более разговорчивому г-ну Кляйнпетеру о делах в Совете и собирался расспросить его о тех или иных проблемах и его взгляде на них, но, хотя предшественник не участвовал в заседаниях не более полугода, казалось, будто все для него осталось позади, как сон. Он почти ничего не помнил, на вопросы отвечал безучастно и неточно и лицом вновь помрачнел.

Одну из бутылок Заландер откупорил сразу, жена взяла ее и наполнила два бокала, которые распространяли приятный аромат, вернувший осеннее солнышко на бледное лицо. Спокойная участливость хозяев, глубокая умиротворенность, как будто бы царившая между ними, и бодрящее нервы вино заставили его забыть о злом роке, развеселили сердце, так что он с затуманенным взглядом и зарумянившимися щеками начал по собственной воле рассказывать смешные байки и истории из сельской чиновной жизни, меж тем как первая бутылка доброго вина опустела. Пока Заландер открывал вторую, а гость с радостным вниманием наблюдал за ним, г-жа Мария воспользовалась паузой и спросила, большая ли у него семья и в добром ли она здравии.

Словно пробудившись от сладостного сна, гость удивленно посмотрел на нее, блаженный винный румянец поднялся к глазам, которые и без того уже блестели, потом он опустил голову, подпер ее руками и расплакался как дитя. В удивлении и испуге Мартин и Мария Заландер наблюдали за этой переменой, смотрели на сотрясаемую рыданиями поседевшую голову. Но затем оба встали, чтобы постараться успокоить и утешить рыдающего гостя. В конце концов им это удалось, но он не знал, куда деваться от стыда, извинился за сей, как он выразился, болезненный приступ и хотел уйти.