— Не знаю. — Нервно измяв в пальцах сигарету, я закурил. — Мне кажется, ваши арабы просто шантажируют цивилизованный мир. Хотят его запугать. И никакой диалог с ними не получится. Они сами не хотят диалога. Ведь у ваших арабов ничего нет, кроме их Аллаха, нефтедолларов и оружия. Они почти ничего не производят, кроме сувениров и наркотиков. Разве не так? А эта ненормальная религия? Шариат? Надеть на женщин паранджу, отрубать руку вору… Что, талибы построили в Афганистане какую-то цивилизацию? Мне кажется, это еще хуже, чем коммунизм. Гораздо хуже. Я, может быть, и не в восторге от того, что называю цивилизацией… Есть свои минусы… Нам много чего не хватает, но знаете… Есть простые демократические ценности, на которых все зиждется. Свобода слова, свобода собраний, свобода совести, конституция, наконец. Демократические выборы. Право человека жить согласно своим убеждениям, если это не идет во вред другим… Не согласны?

— Согласен. Хотя для западных людей ислам — это то, что показывают по ти-ви. Вы сами хоть раз открывали Коран? Конечно, нет. Везде есть свои плюсы и минусы. То, что творится у нас за стеной, в Шармуде, так же отвратительно, как режим талибов. Западная цивилизация — достаточно гнусная штука. Цивилизация кока-колы, Windows и publicite. Даже из одиннадцатого сентября они сделали шоу, в конце концов. Во Франции все книжные магазины завалены шикарными фотоальбомами: развалины Центра международной торговли, бегущие люди с перекошенными лицами, трупы… Эти альбомы идут нарасхват! Самые популярные настенные календари в прошлом сезоне — башни-близнецы на фоне Манхэттена. Разве не гнусность? Абу Абдалла был никому не известным типом — они ему сделали такую телерекламу, что хоть сейчас баллотируйся в президенты! Переплюнул принцессу Диану… При этом никто ни во что не верит, все хотят только развлекаться. Я не могу жить во Франции, ненавижу французов. Думают одно, говорят другое, делают третье, объясняют свои поступки совершенно иначе, а о том, что происходит в душе на самом деле, не имеют ни малейшего представления. Никакой связи с собственным сердцем, никакой искренности. Безвольные, вялые, слабые людишки. Им ничего не хочется на самом деле. Они смертельно устали от самих себя. Не знают, что им делать со своими бессмысленными жизнями. На лицах — сплошная добропорядочность и скука. В прошлом году мне пришлось на пару месяцев съездить в Лилль. Это было ужасно, поверьте.

— Что же вам так нравится в арабах? — зло удивилась Таня. — Фанатизм? Кровожадность? Слепая, бездумная вера?

— Не фанатизм, а жертвенность. Не кровожадность, а отвага. Не слепая вера, а преданность идеалам. Вы чувствуете разницу, мадам?

— Вы играете словами, и только.

— Тогда скажите… — Жан-Эдерн пристально взглянул на нее. Синие глаза — две быстрые ледяные искры. — Есть ли хоть что-нибудь на свете, за что вы могли бы не задумываясь отдать свою жизнь? Исключая вашу девочку, конечно. Что-то по-настоящему ценное, подлинное, без чего все остальное теряет смысл?

Мы замолчали. Парадоксальные монологи Жан-Эдерна не казались мне совсем уж бессмысленными. В известной степени он прав, думал я, глядя в окно, за которым плескалось зеленое и безмятежное Средиземное море. Мой дед был офицером НКВД. Невысокого ранга, всего лишь старший лейтенант. В 37-м его арестовали. Из тюрьмы дед сумел передать бабушке одно-единственное письмо. Оно до сих пор хранится в нашей семье. «Клянусь до последней капли крови бороться за великое дело Ленина — Сталина!» — этими словами заканчивается письмо. Деда расстреляли. Мама рассказывала, он был совсем не глупый человек. Образованный, начитанный, очень любил «На дне» Горького. Окончил Высшую школу НКВД, знал польский язык. И верил в Сталина, верил Сталину, считал, что его самого взяли по ошибке, по недоразумению. Ведь краковский адвокат — ну что плохого, в конце концов, если у человека отец служил адвокатом в Кракове?! Дед Таниной двоюродной сестры, убежденный коммунист до самой своей смерти, десять лет оттрубил в Мордовии. Что у них было на душе? Очень трудно представить.

— Боюсь, что нет, — тихо ответила Таня Жан-Эдерну. — Мне это… не нужно. Моя семья, ребенок, а все остальное… Все остальное по большому счету меня не касается.

— А у них — есть! То, что выше семьи, детей и всего остального. Западному человеку это очень трудно понять. Мне, по правде говоря, тоже нелегко. Но мы должны пытаться. Если мы их не поймем, не поймем, что ими движет, может пролиться очень много крови. Насилием не остановить насилие. Вот, полюбуйтесь! — Он протянул мне местную газету. — Свежие новости.

На первой полосе я увидел огромную фотографию: два изуродованных, обезображенных женских трупа. Обе блондинки. Текст был по-арабски.

— Переведите, пожалуйста.

— Это две русские проститутки, Жанна Климофф и Марина Богатовски, — покачал головой Жан-Эдерн. — Приехали совсем недавно с поддельными визами. Их тела нашли вчера на пустыре, в предместье Шивар. Вину за убийство взял на себя Всемирный исламский фронт. Подбросили свою листовку. Призывают мусульман убивать «дочерей разврата, позорящих Святую землю имама Али».

— О Боже, это же наши девочки! Мы с ними вместе сюда летели! — вскрикнула Таня. — Какие звери, Боже мой, какие же они звери! И вы еще их оправдываете. Как вы можете?!

Она заплакала.

— А вы за проституцию? — жестко спросил Жан-Эдерн, убирая газету с глаз долой. — Представьте, что ваша Marie работает на панели. Ваша единственная дочь едет по фальшивой визе в чужую страну, чтобы продавать свое тело местным подонкам. Вы бы ее похвалили?

Я промолчал.

— Но зачем же убивать? Убивать зачем? — всхлипнула Таня.

— Библия называет разврат и убийство одинаково смертными грехами. Я хочу сказать, что у палки всегда два конца. Два, а не один. Их оба нужно иметь в виду. В городе, где похоронен великий исламский святой, около двадцати борделей! Из них четыре — для голубых. Полтора десятка казино. На каждом углу можно купить наркотики. Европейцы превратили город в притон. Как к этому должно относиться местное население? Люди, у которых еще сохранились моральные ценности? Религиозные, верующие люди? Которые живут на своей земле? Скажите, как?

— Вы говорите о палке, но вы ее перегибаете, — убежденно ответил я. — С проститутками должна разбираться полиция. А то, что город стал притоном, в этом виноваты не только проклятые европейцы. Ваш приятель, Мохаммед Курбан, — первый в стране мафиозо. Простите, но мне его совсем не жаль. Мне жаль этих девчонок, которые всего-то-навсего хотели заработать несколько сотен баксов. Курбан превратил курортную зону в Шармуду. Это был его бизнес. Вот уж кто действительно заслуживал смерти по законам шариата! А убили его, Опору Веры, мне так кажется, свои же бандиты. Не Всемирный исламский фронт. Вы просто подменяете понятия. Играете словами. Пытаетесь убедить нас, что фанатики и террористы — борцы за какую-то там идею, за справедливость. На самом деле, я уверен на сто процентов, все это — политические игры. Кто-то кого-то с кем-то стравливает и стрижет потихоньку купоны. А придурков, готовых стать камикадзе, всегда хватает. Приходи в любую психбольницу и вербуй на здоровье. Но будь по-вашему, пускай действительно борцы, да. Ну и что? Все эти «моральные ценности», о которых вы тут толкуете, — пустой звук. Побрякушка. Порядочный человек начинает с себя. Пусть эти ребята идут в монастырь, не знаю, в пещеру, молятся там своему Аллаху, постятся… Пусть познают истину сколько влезет, раз они у вас такие верующие, такие моральные и духовные! Но это, как известно, и трудно и скучно. Гораздо веселее воевать. Палить из автомата. И думать при этом, что ты чистый и невинный, поскольку убиваешь нечестивых. Зарезать двух беззащитных женщин — для этого не то что Коран читать не надо, вообще можно не уметь читать!.. Не обязательно.