— Ничего, — ответил он спокойно, пряча дрожавшие руки. — Это у тебя, Анна, непременно что-то случается. Ты что, кружек никогда не разбивала?

— Разбивала. Но вот в стены ими никогда не бросалась.

— Так, значит, ты все это время за мной наблюдала? И когда я только вас стучаться научу, — в сердцах проговорил Ярослав.

— Кого это вас? — удивилась Анна. — К тебе еще кто-то входит без стука?

— Ко мне все входят без стука, — сообразив, что проболтался, ответил Евсеев.

— Прислуга ты хотел сказать? — взвилась Анна. — Конечно, ты ж у нас теперь сын боярский, друг царевича. Мог бы мне сразу сказать, что поэтому на служанке жениться не хочешь. Значит, спать с безродной можно, замараться не побоялся?

— Да, я сын боярский! — не сдерживаясь, закричал Ярослав. — Почему меня в этом постоянно упрекают? Да, я не хочу на тебе жениться! Разве я тебе не объяснял, почему? Анна, да будь у этого ребенка другой отец, разве бы он столько сделал бы для вас обоих? Даже если бы и женился, все равно бы столько не сделал.

Анна примолкла — она еще ни разу не видела таким Ярослава.

— Разве тебе плохо живется? — разойдясь, выговаривал ей Ярослав. — Разве княгиня тебя обижает? Ведь из всей женской прислуги, Анна, у тебя лучшее место. Не говори, что оно у тебя и без того было — ведь ты его сто раз могла потерять. Но никогда и ни за что ты его не потеряешь. Теперь у тебя новое жилье, Анна, — продолжал Евсеев. — Оглянись — ведь оно мало чем отличается от моей комнаты. Да будь ты даже женой Стовойского, ты бы так не жила! Чем же ты недовольна?

На миг в комнате воцарилось молчание: растерянная Анна никак не могла ответить Ярославу, чем же она все-таки недовольна.

— Кажется, я знаю, чем она недовольна, — словно ядовитая змея, угрожающе зашипела Барбара, с растрепанными волосами влетевшая в комнату.

Ярослав побледнел: сотни раз ждал он этого мига, сотни раз, будучи в объятиях одной, ожидал, что вот-вот зайдет другая. Сколько раз они неминуемо должны были столкнуться, но этого все не происходило. И вот теперь, когда Ярославу, чтобы из всего этого выпутаться, оставалось только выздороветь, к тому же когда Барбара никак, ну просто никак не должна была здесь появиться, это случилось.

— Сволочь! — подойдя вплотную к Ярославу, закричала Барбара. — Вот оно, значит, что! Вот, значит, почему к тебе без стука не входить! Так, значит, ты нам обоим все это время голову морочил! Ловкий обманщик!

— Знаешь, Анна, — резко разворачиваясь к ошарашенной Зелинской, продолжала Барбара, — почему он на тебе не хочет жениться? Потому что все это время, признаваясь в любви тебе, он клялся в любви и мне. Почему ты так и не сказала, что он — отец твоего ребенка? Если бы я это знала раньше…

— Ярослав? Это правда? — не веря своим ушам, проговорила Анна.

— Правда, правда! Не веришь? Видишь, он молчит, указывая на присмиревшего Ярослава, усмехнулась Кучиньская. — Прелесть моя, говорил? Солнышком называл? Вижу, что называл, — заметив, как побледнела Анна, торжествующе ответила Кучиньская.

— Скажи, Барбара, вы давно… — Анна запнулась.

— Давно, Анна. Думаю, этот подлец не стал еще отцом…

Что же дальше сказала Барбара, Ярослав не услышал — ее остальные слова потонули в крике разгневанной Анны:

— Паршивец! А еще боярский сын! Отродье ты бесово, а не боярский сын! Теперь мне ясно, о чем вы со Стовойским тогда толковали. Он, наверное, видел, как Барбара от тебя уходила, — верещала Зелинская. — Вот, значит, какие у тебя делишки были, а я-то, дура, и в самом деле верила, что Ян тебе поручения давал.

Анна метнула странный взгляд на Барбару, Барбара ответила ей тем же, и не успел Евсеев оглянуться, как обе разгневанные женщины налетели на него с кулаками, повалили на пол и стали изо всех сил его хлестать. Начали руками, потом схватили какую-то тряпку…

Ярослав, помня, что Анна беременна, боялся навредить ребенку и потому поначалу не сопротивлялся. Однако злоба женщин все нарастала и нарастала; Бог знает, чем бы все это могло кончиться, и вскоре Евсеев не выдержал. «Черт с вами, склочные бабы», — подумал он и с силой отшвырнул налетевшую на него Барбару.

Кучиньская, отлетев до самой двери, с грохотом плюхнулась на пол, а испуганная Анна так и не рискнула подойти к Ярославу. Евсеев тем временем быстро поднялся, и теперь уже Анне с Барбарой предстояло выслушать его гневную речь.

— Думали, я так и буду терпеть? Привыкли, что я добренький, — отряхиваясь, прогремел Ярослав. — Что вы на меня налетели, словно на дикого зверя? Разве я вас силой заставлял со мною быть? Разве вы сами того не хотели? Неужто вам плохо со мною было? Разве я не старался для вас обеих? Анна, тебе я это только что говорил. А ты, Барбара, разве забыла о моей помощи? Ведь до сих пор ты свою госпожу в глаза не видела, а теперь ты у нее на хорошем счету. Разве не так?

Обе служанки, ни разу не видевшие Ярослава в такой ярости, в ужасе молчали.

— И с чего это я обманщик? Анна, я ведь тебе говорил, что нет у меня жены, так Барбара мне не жена. Барбара, — поворачиваясь к другой женщине, допытывался Евсеев, — а ты разве спрашивала, есть ли у меня другая? Ни разу. Так в чем вы теперь меня вините?

— Что ж, — внезапно перестав горячиться, продолжал Ярослав, — наверное, так даже лучше. Не цените вы мою заботу, и не надо. Чтобы даже ноги вашей на моем пороге не было, слышите? — угрожающе приказал Ярослав. — Никогда.

Ни Анна, ни Барбара так ничего и не смогли ответить обидчику; громко хлопнув дверью, Ярослав стремительно ушел, и его торопливые шаги еще долго гулким эхом отдавались в ушах обеих женщин.

Старания князей Вишневецких и Мнишека не прошли даром: слух о том, что царевич жив, разлетелся мигом. Выжидать больше было незачем — через два дня после разговора Мнишека и Григория о Марии Юрий сообщил Отрепьеву о том, что пора отправляться в Краков — искать поддержки у польского короля.

Как возникло такое внезапное решение, Гришка мог только догадываться, на самом же деле все было очень просто. Пока сендомирский воевода старательно пытался свести свою дочь с новоявленным царевичем, Вишневецкие обивали пороги Сигизмунда в надежде, что король примет самое живое участие в этом деле. И его королевское высочество соблаговолил взглянуть на царского отпрыска.

Григорий отправился в дорогу вместе с Константином Вишневецким и Мнишеком в тот же день и, как казалось, без приготовлений — просто напросто к этому дню Юрий был готов уже давно. Так что в конце марта, после мучительного переезда по разбитым весенним дорогам, Отрепьев наконец прибыл в польскую столицу.

Тем не менее прежде, чем отправить Григория пред ясны очи Сигизмунда, сендомирский воевода решил повременить. Встреча могла не принести требуемого результата: двое из самых влиятельных государственных людей в стране — Ян Замойский и Ян Карл Ходкевич — убеждали короля не вмешиваться в это дело. Григорию, а следовательно, Мнишеку и Вишневецким предстояло добиться расположения сенаторов.