Да, Отрепьев вовсе не проникся словами нунция и отнюдь не мечтал воссоединиться с католической церковью. К этому Григория принуждали обстоятельства, потому во время таинства он внутренне усмехался над надеждами иезуитов с его помощью подчинить Риму все незримые страны Востока.

Да, Григорий просто-напросто внутренне смеялся, и когда Александр отпускал ему все грехи, и когда принимал тело Христово с миропомазанием от римского нунция… Смеялся, сохраняя раболепный вид…

— Димитрий, — ты должен самолично возвестить Папу, — в конце действа отдавая Отрепьеву перо и бумагу, сообщил ему Рангони.

Чем сильнее Григория утомляло все происходившее, тем более смиренно он себя вел. Внутри у Григория уже давно все кипело, однако, приняв у нунция перо, скрепя сердце, отрепьев писал. Будто издеваясь над самим собой, в нем он называл себя «самой жалкой овечкой», «покорным слугою» Его Святейшества, отрекался от «заблуждения греков», признавал непорочность догматов «истинной Церкви», и, наконец, целовал ноги Его Святейшества, как ноги «самого Христа», и исповедовал полную покорность и подчинение «верховному пастырю и отцу всего христианства»…

«Знать, ничто и никогда не вытравит из меня тяжких монашеских лет», — думал Григорий, поражаясь, откуда в нем только берутся эти елейные слова. Ведь даже шальное казачество не смогло заслонить в его душе черной монашеской рясы…

Письмо Клименту VII было последним испытанием Отрепьева в Кракове — самое тяжелое было уже позади, врата отворялись все шире и шире. Там, за ними, — тернистая дорога, путь, пройдя который, он получит в награду царскую корону…

Стоя у закрытой двери, Григорий мучительно размышлял, словно витязь на распутье. Там, за ней, его ждет воевода, который рано или поздно, с теми или иными условиями, но согласится отдать Отрепьеву в жены прекрасную Марину, как ласково называл ее Гришка, но этот же человек ввергнет его в страшную, кровавую войну. Никто не знает, чем она кончится ни для него, ни для пошедших за ним людей, ни для самой России.

Но можно было и не открывать эту дверь. Можно было развернуться, и вот так, в рубище, с именем Христа на устах отправиться бродить по белу свету, надеясь на доброту людей. Казалось, целая вечность предстала в этот краткий миг пред лицом Григория…

— В Самбор! — рванув дверь на себя, даже не подумал, а внутренне прокричал Отрепьев. И вечность сжалась до размеров темной комнатки, освещенной только одной свечой…

— Ярыш! Подлец ты эдакий! Ну, слава Богу, — радостно прокричал Отрепьев, спрыгивая с коня. — Жив, здоров? — все еще не веря, что наконец свиделся с Евсеевым, расчувствовался мнимый царевич.

— Уж кто подлец, так это ты, Гришка, — возразил Ярослав, обрадованный не меньше Отрепьева. — А важный-то какой стал, — оглядывая друга с ног до головы, — заметил Евсеев. — Все ладненько?

— Лучше и не придумаешь, — понижая голос до едва слышного шепота, ответил Григорий. — Один на один все расскажу, — заметив, что к ним уже приближались люди, — добавил Отрепьев.

— Димитрий Иоаннович, — пожалуйте в замок, — громко сказал Евсеев, так что подходившие это слышали. И тихо добавил:

— Чего мы, в самом деле, у конюшни стоим, ведь давно уже не конюхи?

— Что верно, то верно, — сказал Григорий, и оба товарища, дружно смеясь, направились к замку.

Встреча с другом не надолго успокоила Отрепьева — как только Гришка ступил королевскую часть замка, его неудержимо потянуло к Марии. Григорий чувствовал перед другом некоторую неловкость за свое чувство, и сознаваться в том, что он без памяти влюблен в дочь воеводы, ему вовсе не хотелось. Так что, обещая Ярышу рассказать все один на один, он делал это не только из соображений осторожности.

Однако ни повидаться с Мариночкой, как он ласково называл свою возлюбленную, ни остаться наедине с самим собой Отрепьеву удалось не сразу — свита, прислуга, беседы, обеды… И кто бы мог подумать, что, еще не получив короны, придется тяготиться царским образом жизни!

«Что ж, раз ко мне уже относятся, как к царю, то и вести я себя должен, как царь», — пришел к выводу Гришка. Задумав сегодня же разрешить все свои сомнения, он отправился в кабинет Мнишека, настойчиво желая с ним переговорить насчет Марии.

— Что ж, Димитрий, — выслушав пылкую речь Отрепьева, заявил Юрий, — похожий разговор у нас уже был, и от слов своих я отказываться не собираюсь. Давай говорить начистоту.

— Согласен, — заторопился Григорий.

— Мария станет твоей женой, но не раньше, чем ты станешь царем. Чтобы это смогло случиться, я сделал все, что мог, и ты сам видел, что это немало. Теперь твоя очередь…

На этот раз Мнишек не хитрил. Напротив, уже ни о чем не беспокоясь и не скрываясь, он торговался, торговался как базарная баба, стараясь как можно дороже продать свою дочь. Влюбленному Григорию ничего не оставалось, как только принять эту цену.

Условия и впрямь были грабительскими: торжественной клятвой скрепив свои обязательства, Григорий письменно обещал следующее.

Выдать на руки сендомирскому воеводе тотчас же по вступлении на престол миллион злотых на приданное Марине и на уплату старых и предстоящих впереди долговых обязательств ее отца.

Поднести невесте приличествующую ей часть драгоценностей и столового серебра из тех сокровищ, которые хранятся в Кремле.

Отправить к польскому королю посольство с целью испросить согласие Его Величества на предполагаемый брак.

Отдать будущей царице в полное владение Великий Новгород и Псков. Марина должна получить в них все права верховной власти и право строить католические храмы, монастыри и школы; она сохранит этот удел и в том случае, если останется бездетной. Дочь воеводы может свободно исповедовать католическую веру. Кроме того, в том случае, если претендент не достигнет престола, Марина имеет полное право отвергнуть брачный союз или отложить его осуществление на другое время.

Григорий, не видя перед собой иного выхода, подписал бумагу. Но даже любовь к Марие еще не значила, что Отрепьев выполнит свои обязательства…

В конце дня, сославшись на усталость и пожелав отдохнуть, новоявленный царевич наконец-то смог остаться один. На самом же деле, как только его оставили в покое, Отрепьев опрометью помчался к Ярославу.

— Ярыш, у тебя никого нет? — открыв дверь, первым делом спросил Григорий.

— Слава Богу, — облегченно вздохнул Евсеев, — я тебя насилу дождался. — Конечно же, никого.

— Рассказывай, Ярыш, как у тебя?

— Да мне-то что рассказывать, ведь я не при делах был, — начал отпираться Ярослав, желая поскорее услышать подробности — вкратце он уже успел понять, что Отрепьев получил поддержку Сигизмунда.

Однако об этом говорилось шепотом и только среди нескольких лиц, так что Ярослав не столько услышал, сколько догадался и ощутил это каким-то внутренним чутьем.