V

Наш настоятель отец Андрей был мягким и благочестивым человеком. Братство наше жило в мире и согласии. Никто не ленился, не было среди нас чрезмерно болтливых или, напротив, высокомерных. Во всем царила умеренность, ничего лишнего не было и на столах во время трапезы, хотя богатства обители были огромны: холмы и долины, реки и леса, луга и пашни – все, чем богата эта страна, – все принадлежало монастырю.

Самым примечательным из его владений были соляные копи. Мне говорили, что горы здесь полны соли, и в этом видел я великую мудрость Божью. В поисках этого минерала человек проникает в глубины земли, пробивая шахты и туннели, и выносит горький камень на свет солнца. Много раз я видел эти красные, бурые и желтые кристаллы. Копи дают работу местным поселянам и их детям, есть там и несколько пришлых чужаков, а надзирает над всеми работами управляющий, которого все зовут Зальцмайстер. Это человек сурового нрава, чувствуется в нем большая сила, но отец-настоятель и вся братия говорят о нем мало хорошего, не потому, что он плохой христианин, а потому, что дела его не всегда добродетельны. У Мастера есть сын. Зовут его Рохус – молодой человек приятной наружности, но дикого и необузданного нрава.

VI

Местные жители – гордый и упрямый народ. Мне рассказывали, что в старых хрониках о них говорили как о потомках древних римлян. (Именно они пробили первые шахты в горах, чтобы добывать соль, некоторые из них действуют и по настоящий день.) Те самые потомки римлян – их предки были, наверное, еще упрямее, чем нынешние жители страны, потому что исповедовали идолопоклонство в то время, когда все соседние народы признали крест и веру Христову. Однако теперь они склонили свои гордые головы пред святым распятием, смягчили свои сердца и приняли истинную веру. Внешне с тех давних пор они не изменились, но внутренне стали другими – смиренными и послушными Богу. Нигде больше селяне и горожане не целовали мне руку с таким пылом, как здесь, хотя я был не священником, но простым монахом, – и в этом вижу я победительную силу истинной веры.

От природы здешние жители наделены недюжинной физической силой, они красивы и стройны, особенно молодежь, но и старшее поколение сохраняет величественную осанку до глубокой старости, и всем им присуща поистине королевская гордость. Местные женщины прелестны. Обычно у них золотистого цвета волосы, которые они заплетают в косы и укладывают в красивые прически. Очень любят они и украшения из драгоценных камней – рубинов и агатов, которыми пользуются с большим вкусом. Надо признать, многим они к лицу и замечательно гармонируют с карими глазами, типичными для этого народа. Мне говорили, что среди мужчин горной страны распространен обычай добиваться благосклонности девушки в поединке. Ах! Какие только страсти не бушуют в груди человека! Но поскольку достоверно мне об этом ничего не известно, а сам я никогда не испытывал и не испытаю подобных греховных порывов, едва ли я могу судить и осуждать других.

VII

Я вновь увидел прекрасную дочь палача. Это случилось, когда колокола сзывали верующих к мессе. Я увидел ее напротив монастырского храма. В тот день я был рассеян, и мысли мои были печальны. Утро я провел у постели больного, и потому, увидев в толпе свежее лицо ее, я обрадовался и хотел подойти, чтобы благословить ее, но глаза ее были опущены долу; она не заметила меня. Вся площадь перед храмом была заполнена людьми. Мужчины и юноши с одной стороны – их высокие шляпы колыхались над толпой, с другой – почтенные матери семейств и незамужние девушки, – там и сям сияли золото и драгоценные камни их украшений. Народу на площади было так много, что буквально негде было и яблоку упасть, но, когда бедное дитя приблизилось, все расступились, перешептываясь и глядя на нее кто с презрением, кто со страхом, словно на прокаженную. Сострадание переполнило мое сердце, я последовал за нею и, догнав, произнес:

– Господь благословляет тебя, Бенедикта.

Она отшатнулась, словно испугавшись, потом взглянула и узнала меня, но ничего не сказала, только румянец окрасил ее щеки, и она опустила голову. – Ты боишься заговорить со мной? – спросил я ее.

Она молчала.

– Будь благочестива, молись усердно, не бойся никого, и душа твоя будет спасена, – произнес я.

– Спасибо, мой господин.

– Я не господин твой, Бенедикта, – ответил я, – а всего лишь ничтожный слуга Божий. Только Бог – милостивый Господин наш и любящий Отец всем нам, как бы низко не пали иные. Молись Ему, когда тяжко у тебя на сердце, и Он не оставит тебя.

Пока я говорил, она смотрела на меня, повернув голову так, как смотрит провинившееся дитя на свою мать, поучающую его. Сердце мое преисполнилось состраданием. Мы шли, ничего не замечая кругом, приближаясь к церкви. Врата ее распахнулись, и я ввел ее (О Господи, прости мне мое прегрешение!) – дочь палача! – во храм прежде всех иных прихожан.

VIII

Отец-настоятель послал за мной и, когда я пришел, стал упрекать меня. Он сказал, что мое поведение вызвало великое неудовольствие среди братии и мирян.

– Вижу я в том руку врага человеческого, – произнес он, – иначе зачем ты ввел во храм дочь палача прежде всех?

Что я мог сказать на это, кроме того, что я посочувствовал бедной девушке, и то, что я совершил, совершил только из жалости?

– Почему ты пожалел ее? – спросил меня настоятель.

– Потому что все люди презирают ее, – ответил я, – словно она совершила смертный грех, но она невинна. Ведь нет в том ее вины, что отец ее – палач. Да, и – увы! – но кто-то должен быть палачом.

О святой Франциск, и зачем я только сказал это? Как только не бранил меня отец-настоятель за дерзкие слова мои!

– Раскаялся ли ты теперь? – завершил он вопросом свою речь.

Но как я мог раскаяться в сострадании, ведь сострадание мое было угодно Богу?

Обнаружив, что я упорствую, настоятель очень опечалился. Долго говорил он о кознях дьявола и в конце концов отпустил меня, наложив тяжкую епитимью.

Я принял наказание смиренно и не роптал и теперь заточен в свою келью, где провожу время в молитве и посте. Но не заточение терзает меня, а мысль о несчастной, одинокой и презираемой деве.

Так, погруженный в свои мысли, я стоял подле зарешеченного окна своей кельи, глядя на горные вершины, загадочно чернеющие на фоне вечернего неба. Было тепло, и я распахнул створки окна.

В комнату ворвался свежий воздух, а с ним и звуки потока, ревущего где-то далеко внизу, который пел свою вечную песню, мягко ободряя и утешая меня.

Не помню, упоминал я прежде или нет, что монастырь наш воздвигнут на скале, нависшей высоко над рекой. Прямо напротив окон наших келий громоздились вершины величественных утесов, достичь которых можно только с риском для жизни.

Поэтому нетрудно вообразить мое удивление, когда внезапно я увидел фигуру человека, что карабкался по склону одного из них. Вот он добрался до вершины, подтянулся на руках и выпрямился, застыв на самом краю.