Ржавого налета нет, а вот противокоррозионное покрытие от удара стесалось до металла. Взяв в руки щетку-скребок, я тщательно зачищаю поверхность от остатков грунтовки и мастики, чтобы после нанести новый слой. В месте сварных швов виднеется тонкая полоса наметившейся ржавчины, и я, выглянув из ямы, как всегда кричу, уже успев позабыть о Рыжем.

– Вась! В боксе ты работал? Дрель с насадками у тебя? Мне бы насадочку новую!

– Сейчас принесу, Тань!

– Давай! Только не тяни.

– Окей!

Но вылезти из смотровой ямы все же приходится, чтобы развести жидкий концентрат антикоррозийки и зарядить пульверизатор. И снова спуститься: сначала аккуратно обработать швы дрелью, а после уже покрыть раствором и сам металл.

Время движется, я позабыла о растворившемся в тишине парне, привычно напевая под нос устаревший хит, и через два часа работы заканчиваю подсушивать феном второй слой грунта, думая перейти к мастике, когда неожиданно чувствую запах сигаретного дыма, коснувшийся ноздрей.

– Артемьев! – подскочив на месте, больно ударяюсь головой о крыло «Хонды», выглядывая из ямы и округляя глаза. – Ты что, с ума сошел! А ну, дуй курить на улицу, дурачина! Сейчас же взлетим к чертям! Здесь одних баллонов с газом под давлением в углу десять штук! Не успеем маме с папой крикнуть «Помоги»!

Лицо Бампера хмуро и бесцветно, а глаза слишком темны за прищуренными веками, чтобы я догадалась, о чем он думает.

Он уходит, раздавив носком ботинка так и недокуренную сигарету, хлопнув дверью так громко, что я сразу понимаю: ушел. По-настоящему ушел. Так и не сказав, зачем приходил.

– Ты гляди, какой нервный… Закорючка, ухажер твой, что ли? – в бокс заходит озадаченный Сан Саныч, оглядываясь за плечо.

Ушел…

Я молча утираю грязной перчаткой нос, поднимая на мужчину остекленевший взгляд: что это с Рыжим?

– Да вроде как… – поджимаю губы и тут же прихожу в себя. – Чего?! Какой еще ухажер? Скажете тоже!

– Обыкновенный, Тань, – пожимает плечом маляр. – Как у всех, пора бы уже. Ты у нас барышня видная, да еще и при умелых руках… Не то что всякие фифы! – важно крутит у плеча пальцами. – Тут Мишка на нервах болтал, что возле тебя в городе какой-то рыжий объявился, вот я и подумал…

– Сан Саныч!

– Ась? – вздевает бровь мужчина.

– Меньше думайте, крепче спать будете! Ясно?! Идите вы… в тундру! Вместе с Мишкой! На всю полярную ночь!

– А что я такого сказал, Закорючка?

Но я уже ныряю под днище «Хонды», макаю кисточку в банку с мастикой и покрываю новым слоем подсохший грунт.

– Эй? – Я все еще дуюсь, только непонятно на кого больше: на него, на Бампера или же на себя, и Сан Саныч что-то разворачивает у ног, стуком костяшек о крыло, привлекая мое внимание. – Гляди, Тань, как тебе? – говорит весело, заставляя поднять на него глаза.

Это бумажный шаблон будущего рисунка, что вскорости ляжет на бок и капот Глаши, в этот раз очень точно повторяющий мой чертеж, и я не могу сдержать восхищенную улыбку, проглянувшую сквозь накатившую на меня грусть.

– Ой!

– Ну что, так хотела? – на мой показавшийся из ямы нос опускается легкий щелчок пальцев.

– Да! Отлично, Сан Саныч! Это даже лучше, чем я себе представляла!

– Тогда заканчивай и загоняй Глашу ко мне! Обмозгуем вместе, что и как, и на днях наведу твоей девочке достойный ее лоск!

* * *

Уже прошло три часа с тех пор, как Рыжий ушел. В гараже только Сан Саныч с Егорычем и отцом, и когда я снимаю с себя рабочий комбинезон, заталкиваю грязную одежду в сумку, натягиваю кеды и распускаю надоевший хвост, я думаю о том, что парень, должно быть, уже давно в городе. Торчит с какой-нибудь блондинкой в обнимку в своем клубе, попивая коктейль, позабыв о чудаковатой Коломбине.

Которой надо меньше бегать под дождем к симпатичным парням.

Меньше распускать руки.

И которой просто необходимо как следует вымыть рот с мылом.

Ну и дура же ты, Танька!

Я выхожу не спеша. Вскинув на плечо сумку-рюкзак и махнув на прощание «Призрачному гонщику». Пересекаю двор автосервиса, покидаю ворота гаража, и вдруг останавливаюсь, услышав сбоку от себя звук хлопнувшей двери, заметив темную фигуру парня у припаркованного в нескольких метрах «BMW».

Неужели он все это время был здесь?

Бампер не окликает меня, просто смотрит, но я подхожу сама. Останавливаюсь перед ним, сунув руки в карманы куртки, так и не придумав, что сказать.

– Долго же ты «прибиралась», Коломбина, – он заговаривает первым, и голос его звучит обманчиво равнодушно. В нем звенит что-то еще, очень похожее на злость или досаду, но вот что, я до конца понять не могу. – Я уже было решил, что ты обо мне забыла. Или ушла, как заяц черными тропами.

– Я думала, ты уехал.

– А ты бы хотела?

Ложь срывается с губ слишком привычно, и я до конца стараюсь выдержать внимательный взгляд:

– Мне все равно.

Нет, не все равно! Еще минуту назад я готова была от обиды разреветься, а сейчас… а сейчас я делаю вид, что не слышу в груди стука радостно забившегося при виде парня сердца.

Бампер вдруг улыбается, запрокинув голову. Сбрасывая с плеч серьезность, которая ему так идет, несмотря ни на что, но я привыкла видеть его с ухмылкой и невольно засматриваюсь на это преображение.

– Ну и к черту тебя! Упрямая ты Коломбина! – говорит в сердцах. – Дурачина, он и есть дурачина!

– Извини. Мне не стоило говорить.

– Да ладно, сам виноват. Стоило просто подумать.

– Вот поэтому я и не люблю курильщиков.

– И давно не любишь?

Я пожимаю плечом.

– Лет пятнадцать. С тех пор, как отец едва не сгорел от одной неаккуратно брошенной спички.

Мы снова молчим, глядя друг на друга, пока подбородок Рыжего не указывает в сторону гаража.

– Я видел его здесь – твоего отца. Он механик?

– Да.

– Теперь ясно.

Что ему ясно – непонятно, но настроения докапываться до сути – нет.

– Ты странная девушка, Коломбина. Я все еще не могу понять тебя.

А я не могу прочитать его взгляд. Не хочу, боясь увидеть там разочарование или скуку. Такую же явную, как блуждала в голубых глазах тем вечером, у клуба, когда руки парня обнимали брюнетку. Уж лучше досада. Да и вообще…

– Как все.

– Ну да? – он позволяет себе усомниться в моем признании, и вот теперь его ухмылка совсем уж прежняя. – Знакомые мне девушки чаще всего пахнут духами и предложением, а ты, Коломбина, – краской. А еще растворителем, и вообще… не пойми чем. – Он чуть склоняет голову. – Дустом, что ли?