Я на цыпочках вышла на лестницу и бесшумно закрыла дверь. Борьба закончилась. У меня не было больше сил. Просто не было сил. Яэль все-таки победила меня.

Утром я бежала из своего дома. Я поспешно собирала вещи, покрикивая на ничего не понимающих сонных детей. Благо они уже были достаточно большими. Почти до самых родов я скрывала беременность от Меира, тем более это было несложно, он почти не возвращался из Реховота. Я родила в срок хорошую крупную девочку. Таль и Авив бегали за молоком и фруктами, коллектив учителей приобрел все самое необходимое, включая коляску. Но моя девочка не захотела войти в этот мир. Кто знает, может быть, она права?

Нет, невозможно так сидеть и ждать! Позвоню его командиру. В конце концов, я ведь не интересуюсь их военными тайнами, просто я мать и имею права знать, где мой ребенок! Вот и карточка у меня хранится…

Нет нигде! Конечно, Авив спрятал! Такой скромный мальчик, все боится, что я кого-то побеспокою. Совсем еще малыш, как будто я не знаю, где он может прятать, у него всего-то один ящик в столе запирается. И точно тем же ключом, что наша кладовка. Вот она, карточка, под дневником! Он давно ведет дневник, но уверен, что никто не знает. Нет, не подумайте, что я читаю чужие дневники, Но это ведь не чужой, а моего сына, должна я знать, что беспокоит моего мальчика.

Вот, последняя запись от вчера. Как раз перед уходом.

Сигаль меня не любит. Теперь я знаю абсолютно точно, сам видел вечером, как она целовалась с Матаном.

Бедный мальчик! Сколько у тебя еще будет таких Сигаль, смешно сказать!

Хорошо, что нас завтра перебрасывают, некогда будет ни о чем думать. Только трудно представить отряд без Ицковича. Как страшно видеть мертвого человека – вот лежит перед тобой, все на месте, спина, ботинки, даже старые царапины на руке, а его самого уже нет.

Боже мой, за что наши дети должны это вынести!..

А вдруг со мной такое случится? Последние дни я все время об этом думаю. Может быть, правду говорят, что существует предчувствие? Ну случится, так случится. Сигаль поплачет, конечно. На плече у Матана. Отцу я давно не нужен, Таль только своим Дани интересуется, малышка просто никого не замечает. Ей даже лучше, моя комната достанется. Вот только мама. Даже страшно подумать, как она не дождется звонка и примется звонить на пелефон, знаю я ее клятвы! И автоответчик станет твердить одно и то же… Нет! К черту! Хоть что-то я должен для нее сделать. Можно ведь забыть пелефон. Так, случайно забыть, но не очень заметно, под столом, например. Тогда у нее будет еще несколько часов покоя. Хоть несколько часов…

Нет, нет, это не предчувствие! Никакое это не предчувствие, просто истерика. Бедный мальчик, он так переутомился, переживает из-за Ицковича. Да еще Сигаль, чтоб она провалилась! Надо успокоиться, обязательно надо успокоиться. Вот белье не вывешено. А погода такая хорошая. Солнышко мягкое, все цветет, не то что летом. Вон дети бегают. И машина подъехала. Какая-то незнакомая машина. Люди выходят, все в военной форме. Вот пожалуйста, не все же военные под бомбами! Эту девочку я где-то видела. Сигаль! Я совсем с ума схожу, их в форме и не отличишь.

А зачем они приехали целой группой?! …Они что… сообщать приехали?!

Нет, нет, мало ли машин на улице. К нашему подъезду идут. Ну так что, у нас в доме шесть этажей. Главное, не думать, не думать ни о чем. Вот сейчас малышку привезут, пока можно позвонить кому-нибудь. Вот я Меиру позвоню.

А почему… почему плакал Меир… Нет, он поклялся здоровьем Авива… Но ведь если человека нет… если человека уже нет… тогда можно…

Лифт остановился! Зачем звонить так громко? А если я отдыхаю? А если меня совсем нет дома? Конечно, меня нет дома… меня просто нет дома!

Благославен будь, Господин мой, Бог наш единый, царь мира… Благословен будь… Благословен будь…

Так уж исстари ведется:

Синь померкнет, конь споткнется,

Гром небесный прогремит…

Я с тобою, Шуламит.

Эдуард Прониловер. Песнь песней

Фейгеле

1

Да, Фейгеле, да, птичка моя, так я тебе и скажу! Не было, скажу, молока в лавке у старого Лейбовича. Совсем обалдел Лейбович, рассеянным стал, старый хрен, вот и привез вместо молока новый вид йогурта. И главное, в похожей коробке! Теперь столько их развелось, этих коробок, немудрено и перепутать.

Пришлось брать сливки. В маленьких коробочках, поэтому сразу три. Не могу же я в кофе йогурт добавлять!

Конечно, ты не поверишь. Кто сегодня поверит в такую ерунду, сто сортов молока стоит в любой лавке. Да и не так глуп пройдоха Лейбович.

Не поверишь, Фейгеле, но хоть рассмеешься. И сразу начнешь поминать докторшу Розенблит. Бедная докторша Розенблит, сколько раз в день склоняют ее имя наши заботливые еврейские жены!

«Холестерол, триглицериды…» Нет, ты скажи, Фейгеле, моя мама знала что-нибудь про триглицериды? А молочник, который каждое утро оставлял на крыльце бидон свежего молока? Чудесного, еще чуть теплого молока, пахнувшего травой. Ты думаешь, он замерял процент жирности? Прямо в бидоне? Или, еще лучше, в корове? И разве триглицериды, черт их возьми, помешали моей маме дожить до красивой спокойной старости?

И какой это идиот придумал назвать старость красивой?

Знаешь, что говорят умные люди, Фейгеле? Самая большая радость в старости – это вовремя пописать и покакать.

Сегодня и Лейбович заявил: «В молодости, чтобы покакать, достаточно прихватить с собой в сортир газету, а в старости, чтобы пописать, можно смело брать книгу». Хе-хе, глупость, конечно, но смешная. Если можно назвать смешным стояние над унитазом по десять минут, над этой чертовой струей. Да она еще норовит промазать и попасть тебе прямо на ботинки!

Знаешь, Фейгеле, все чаще я стал вспоминать маму. Теплые руки обнимают меня, расправляют белый воротник на курточке…

Конечно, белый, как иначе можно идти в школу! Она и сама так элегантно одевалась, у нее было чудесное клетчатое платье. Такое красивое строгое платье, с бархатной ленточкой на шее.

Мамины теплые губы до сих пор щекочут мой затылок. Старый седой затылок, который уже давно никому не нужен.

Впрочем, чаще я убегал, на давая себя обнять. Какой мужчина любит поцелуи и прочие нежности? «Мужчина!» Глупый голенастый щенок! Сколько лет было маме, когда я видел ее в последний раз? От силы пятьдесят. Меньше, чем нашему Шмулику сейчас.

Интересно, вспоминаешь ли ты наш городок? Я вспоминаю иногда. Крутые улицы, колокольный звон с площади, герань. Охапки герани на всех окнах, на всех балконах. Веранды, заросшие красными и оранжевыми цветами. Разноцветные деревянные вывески.

Над нашим магазином была очень красивая вывеска – дама в шляпке с вуалью, веер, маленькая туфелька из-под пышной юбки. И надпись. Красивыми витыми буквами. Поверишь, я помню каждую букву на этой вывеске. «Stoffladen. Die besten Muster Europes. Schwarz und Soehne («Ткани. Лучшие образцы Европы. Шварц и сыновья»).