– Наверное, – односложно отозвался муж.

Лизавете показалось, он занят или рядом люди, ему неудобно говорить.

– А ты узнал что-нибудь? – спросила она, но тут же прибавила: – Хотя это уже не так важно. Потом расскажешь. Постарайся не задерживаться.

Ян пообещал.

Было около двух часов дня. Лизавете не сиделось на месте, она кружила по комнате, пытаясь предположить, что им с Яном нужно будет сделать, чтобы закрыть проход, исправить все.

«Если бы Яну не приспичило пойти в поход! Жили бы себе и жили спокойно!»

Вспомнился погибший старик, на душе стало тяжело.

Не прямая вина, кто же знал? Они ведь не специально. Но и косвенная вина все-таки виной и остается. Погибшему и его близким не легче, даже если Ян с Лизаветой ничего дурного не замышляли.

«Хватит себя грызть. Никому от этого лучше не станет, покойник не оживет», – сказала себе Лизавета.

Она решила приготовить обед. Готовка была для нее чем-то вроде медитации, способом отвлечься от проблем. Следующие полчаса Лизавета разделывала мясо для гуляша, чистила и шинковала овощи, а потом, поставив кастрюльку булькать на маленьком огне, села за стол и стала перебирать гречку. Грязная попалась, с кучей зернышек, всякого мусора и даже камешками. Безобразие!

Лизавета сидела возле окна, углубившись в свое занятие, а потом почувствовала запах. Сладкий, дурманящий. То был запах пионов, любимых ее цветов, смешанный с ароматом ландыша. Никогда бы не подумала, что настолько разные, яркие и сильные ароматы могут сочетаться и образовывать нечто божественное!

Молодая женщина с наслаждением сделала глубокий вдох, впуская аромат в легкие, стараясь напитать им каждую клетку. На душе стало радостно, Лизавете показалось, что она снова маленькая девочка – беззаботная, беспечная. Невесомая! Она готова была взлететь к потолку, как воздушный шарик, и парить там.

Лизавета перевела взгляд вправо и увидела золотой поток света, в котором порхали крошечные серебристые бабочки. Искрились, сверкали перламутровыми крылышками. Лизавете и в голову не пришло спросить себя, откуда они взялась, что это такое; в ней жила уверенность, что все происходит так, как нужно, как должно быть.

Бывают же чудеса на свете! Зачем ковыряться в механизме, доискиваться до сути волшебства? Так можно все испортить, сломать. Чудеса на то и существуют, чтобы в них верить и восторгаться, не так ли?

«Именно так!» – подумала Лизавета и засмеялась русалочьим смехом.

К цветочному благоуханию присоединились запахи, ассоциировавшиеся с детством: горячий шоколад с корицей, который варила мама, бабушкины пышные пирожки с яблоками, крупная свежая клубника с грядки. Лизавета облизнула губы, улыбнулась и представила, что мама сейчас войдет в комнату и принесет всю эту вкуснятину на подносе с ромашками. Когда дочка болела и лежала в постели, мама всегда приносила ей горячее молоко с медом, еду и лекарства на этом подносе.

«Куда он потом делся?» – спросила себя Лизавета, а уже в следующий миг поняла, что и поднос, и мама, и пирожки, и какао – все это тут, подле нее!

Для Лизаветы больше не существовало вопроса, сколько ей лет, где она и с кем. Ясно, что ей десять, а мама хлопочет в соседней комнате. Скоро она придет, и на круглом подносе будут стоять вперемешку тарелки с ягодами и выпечкой, чашки с какао и, может, лимонадом, а еще – букеты ландышей и пионов.

Что-то ударило в окно.

«Птица?» – подумала Лизавета и поморщилась: звук отвлекал, мешал ждать маму.

Она поглядела в окно и увидела там человека. Мальчишку. Он смешно разевал рот, что делало его похожим на аквариумную рыбку, и махал руками.

Хулиган. Хорошо еще, камень не бросил!

Лизавета отвернулась.

Снова громыхание, перестук, голоса, доносящиеся, как сквозь толщу воды. Поток света померк, серебристые бабочки вяло трепыхались, будто попали в паутину. Когда же придет мама?

«Она не придет!» – ударило в мозг, и Лизавета внутренне сжалась.

Не придет никогда, ведь мамы нет больше шести лет. Она умерла зимней ночью, ее сердце остановилось. Когда-то, почти тридцать лет назад, они с мамой были единым целым, у них было одно кровообращение на двоих, и Лизавета жила, потому что жила мама, и мамино сердце качало кровь, билось и за Лизавету. Теперь, когда мамы нет, часть Лизаветы тоже умерла, исчезла. Это неожиданно навалившееся знание причинило резкую, располосовавшую внутренности боль, и Лизавета прикусила губу, чтобы не заорать от горя в голос.

– Что вы сидите? Вставайте же! Вы что, оглохли? – ворвался в уши вопль.

«Опять противный мальчишка», – поняла Лизавета и с трудом оторвала взгляд от бабочек. Только теперь ей показалось, что это не бабочки, а мелкие извивающиеся черви. И не серебристые они, а серые, рыхлые, и сноп света не золотой, а огненный, смотреть на него больно.

Лизавету схватили за локоть и потащили.

Она принялась яростно отбиваться: что за грубость!

– Давайте же, ну! Быстрее! Вы сгореть хотите?

Не было больше цветочного аромата. И шоколадом не пахло, и клубникой. Все испортил, поганец! Вместо этого в нос бил отвратительный, удушающий запах дыма.

«Что такое? – вяло, лениво думала Лизавета. – Пожар?»

Родившись в затуманенной голове, слово теперь отказывалось покидать ее.

Лизавета еще пребывала в напоминающем транс состоянии, запутавшись в настоящем и прошлом, в иллюзиях и воспоминаниях. Но вместе с тем сознание ее прояснялось, и она видела, что к дверям ее тащит худой высокий парнишка лет семнадцати, слышатся крики, треск, автомобильные гудки, а все кругом заволокло вонючим дымом.

«Мясо подгорело!» – догадалась Лизавета, но дело было не только в этом.

Оказавшись вместе с мальчишкой на крыльце, а потом и на дорожке во дворе (ноги подгибались, казались чужими, непослушными), Лизавета увидела, что вторая половина дома полыхает так, будто ее облили бензином. Небо затянуло сизым дымом, пропитанный гарью воздух выжигал, высушивал легкие.

Во дворе суетились люди – соседи, видимо.

Пытались тушить огонь.

– Баба Лена! – истошно завопила Лизавета, и морок окончательно спал, скатился с нее, как шаль падает с плеча.

Осознание происходящего оглушило. Выходит, пока она любовалась на хрустально-серебристых бабочек в луче света, пока предавалась воспоминаниям и вдыхала чарующие ароматы, дом бабы Лены полыхал, а сама она…

– Что с бабой Леной? – продолжала кричать Лизавета.

Стоявший рядом паренек и девочка-подросток смотрели на нее, отвечали, но Лизавета, не понимая ни слова, все продолжала спрашивать.

Внезапно щеку обожгла боль, и Лизавета поперхнулась воплем. Умолкла, уставившись на женщину лет сорока с короткой стрижкой. Все трое – давшая ей пощечину женщина, девочка и парнишка (это с ними Лизавета порой встречалась на берегу озера) – были неуловимо похожи.