И еще я знаю, что утром она пела. Да что там – горланила вовсю и носилась по дому, смеясь! Наташа так удивилась, что померила ей температуру.

У меня еще пять сундучков. Еще пять подарков для Лизы от фей, благодарных за лакомства, оставленные в тайниках. Неоспоримо живых фей!

Пусть только кто-нибудь попробует их убить.

6

Арефьево

Лето 1956

– Идем, идем, веселые подруги! Страна, как мать, зовет и любит нас! Везде нужны заботливые руки и наш хозяйский теплый женский глаз!

Позавчера я так накупалась в пруду Лагранских, что охрипла на сутки. Бабушка решила, что причина – в мороженом.

– Две недели без десерта!

А я даже толком не смогла бросить в ответ с великолепным равнодушием: «Ну и пожалуйста, сами ешьте ваш пломбир!»

Зато на следующий день по радио объявили прогноз погоды: жара, жара до конца лета, а то и до середины сентября! От радости ко мне вернулся голос. Ур-раааа!

– Что ты вопишь как оглашенная? – ворчит бабушка. – Все посохло, земля как в пустыне, ничего не растет…

Это правда. Земля местами – точно ребенок в диатезной корке, красная и расчесанная до трещин.

Ох, бабушка, думаю я, это для тебя ничего не растет. А в моем подводном царстве вода все зеленее, водоросли все ярче, изумрудное их дыхание овевает меня, когда я плыву, и кувшинка сияет над моей головой подобно короне.

Жара до конца лета! Значит, я по-прежнему хозяйка зачарованного озера.

В моем сознании они стали неразрывны, пруд и Лелина комната. Они преображают меня.

За последние недели мое тело изменилось. Руки не висят палочками-веточками, они гибкие и сильные, точно змеи. На это обратил внимание дедушка. Если бабушку мне ничего не стоит провести, то с дедушкой куда сложнее.

– Анюта, ты что, купаешься в реке?

– С чего ты взял?

Надеюсь, я не покраснела. Но подозрение насчет реки всерьез меня обидело. Мне строго-настрого запрещено ходить одной на пляж, а я послушная девочка и не нарушаю бабушкиных распоряжений. Вот насчет соседского пруда она ничего не говорила.

– У тебя мышцы, мой дорогой! – Дед с силой сжимает мое плечо, и я пищу. – Ты приехала сюда тощим цыпленком, а что сейчас? И ножки у тебя стали крепкие, спортивные. Такая фигура развивается от плавания.

– На реке я не бываю! – С видом оскорбленной добродетели заявляю я. – Даю пионерское слово! Хочешь, поклянусь на галстуке?

В этом апреле почти весь наш класс приняли в пионеры. Я целую ночь учила слова, шептала в подушку: «Горячо любить свою родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия…» – и, разумеется, на пионерской линейке все забыла. Гипсовый Ильич смотрел на меня с холодным презрением, но Мишка Тимаев начал подсказывать, как я ему на уроках, и, спотыкаясь на каждом шагу, я все-таки произнесла клятву.

Дедушка хохочет и умоляет не давать ему клятв, особенно на галстуке. И оттого, что все так хорошо разрешилось, я пою во весь голос о девушках-красавицах.

– Только не Лебедев-Кумач! – Дед фыркает и морщится. – Хозяйский теплый женский глаз – это же ужас что такое! Спой лучше Вертинского.

У Вертинского мне нравится одна-единственная песня, и я исполняю ее с большим пылом, тем более что чувствую внутреннее родство с ее лирическим героем.

– Я знаю, Джимми, вы хотели б быть пиратом! Но в наше время это невозможно… Вам хочется командовать фррррэгатом, носить ботфорты, плащ, кольцо с агатом! Вам жизни хочется опасной и трррэвожной!

– Браво! Сказать по правде, мой дорогой, ты звучишь куда лучше нашей Ольги.

Дедушка не замечает, что стоит ему упомянуть «нашу Ольгу», я съеживаюсь и отступаю.

7

Вчера кое-что случилось.

У меня постепенно вошло в привычку прятаться за шкафом, когда приходит дядя Женя. Я знаю, что поступаю дурно. Если меня обнаружат, будет скандал, нет, даже хуже: Лагранские станут презирать меня и никогда не пустят в свой дом. Волшебная пещера закроется навечно.

Но любопытство сильнее страха. Любопытство – и странная жадность до изнанки чужой жизни. Кто бы мог подумать, что я ничегошеньки не знаю о взрослых, о том, как все устроено между ними… Дядя Женя и Леля – отличные учителя.

Теперь-то мне понятно, что скрывалось за словом «блудливая». Я начинаю следить за актрисой, и мне открываются удивительные факты.

Скажем, я никогда не обращала внимания, что наша соседка действительно прогуливается днем в сторону «радиорубки», где сидит Гриша Черняев. Мне не приходило в голову, что ее платья очень… открытые; «декольтированные», если пользоваться бабушкиным определением. Приходится признать, что прекрасная Леля и впрямь ведет себя странно и, может быть, даже целуется с Гришкой (фу! даже подумать противно). Хоть это и не повод называть ее тем ужасным словом на букву «Ш», которым часто пользуется дядя Женя.

Позавчера он принес ей подарок.

– Лелька, давай не будем ссориться. Я же люблю тебя, дуру.

Когда дядя Женя добрый, он похож на кота, громадного, когтистого, потрепанного в боях с другими уличными вояками, который пришел на колени и ластится. Тогда чувствуешь гордость: этот зверь выбрал именно тебя, отличил среди прочих.

Я навострила уши, сидя между шкафом и стеной. Три дня назад бутылочек под кроватью не было, и когда я беззаботно открыла дверь, чтобы по привычке проверить, насколько крепко дрыхнет Леля, она повернула голову – я едва успела отскочить. Леля прошаркала к двери, пробормотала: «Сквозняки, мать их…» – и прикрыла ее. Я в это время стояла за углом ни жива, ни мертва.

Конечно, она все равно уснула. Но когда вернулся дядя Женя, разговор не пошел в привычном русле.

– Послушай, что мы мучаем друг друга? – неожиданно спросила Леля. – Давай разойдемся.

Дядя Женя, кажется, опешил.

– Да ты сопьешься без меня, дура! Кому ты будешь нужна? Думаешь, тебя Ивлиев возьмет к себе играть? У него уже есть Соболева, под нее все роли пишутся. Ты актриса только до тех пор, пока я – твой муж! А уйдешь – и прости-прощай, через год о тебе все забудут. Или тебе нравы нашего гадюшника неизвестны?

– Ну, сопьюсь и сопьюсь, – равнодушно бросила Леля. – Тебе-то какое дело?

– Ду-у-ура, – низким, хриплым голосом сказал дядя Женя. – Какая же ты дурочка. Я же люблю тебя. Чего ты в голову взяла? Ну, иди сюда, иди…

– А чего орешь на меня, если любишь? Всю душу вымотал, нервов никаких не осталось…

В голосе Лели зазвучали уже знакомые капризно-требовательные нотки, и я поняла, что мир восстановлен.

– Слова грубого тебе не скажу! – пообещал дядя Женя. – А ты поводов давать не будешь, шкодливая душа?