Пенни на всякий случай решает вечером вообще ничего не есть.

Но пахнет предательски вкусно.

* * *

За всеми волнениями как-то очень скоро наступает вечер и время выкупного поединка.

На крепко утоптанной травке уже вовсю выламывается Мирка, а Тумак снял безрукавку, стоит, подобравшись для боя, и не сводит с Мирки красных глаз. На вид они вполне ровня, хотя Штырь-Коваль постарше, позубастее и опять же имеет под шкурой больше мяса. Конечно, все собрались смотреть, кто кого отколошматит, а Рцыма держит за руку слепую Сал и рассказывает старухе, что делается.

Марр начинает запевку, прочие в охотку подхватывают.

–Ай порушу, аайй порррушу-у, ай не встанешь до утра-а!..

Таких кричалок у орков ходит несметное число, и все они, насколько Пенни может понять, как раз про весёлую дружью драку. Хотя по особенному смеху и некоторым таинственным оборотам речи межняк догадывается, что время от времени толковать эти запевки можно и на неприличный лад.

Впрочем, для костлявых этот лад, по-видимому, далеко не такой уж неприличный…

Оба бойца жилистые и мослатые, оба носят на коже страшенные метки от бывших ран, и оба мастью даже не чернявые, как Ёна, а истинно вороные – только Мирка ворон синевато, а Тумак – явно сзелена.

Тумак бьётся свирепо и сильно, не тратит себя на увёртки и не отплясывает, а вот Мирка играет вовсю, с восторгом, яро визжит.

Оба не раз и не два отправляют противника «прилечь», только Мирка ни разу не кидается прижать и додавить упавшего – позволяет Тумаку свободно вскочить обратно в драку, разве что подзадоривает криком:

–Ну, яруха, красавушка!!! Валять тебя не перевалять!!!

А вот сбитого с ног Мирку почему-то никак не удаётся окончательно прижать и одолеть, как бы Тумак ни старался. Мирка утекает живой ртутью, взвивается на ноги и отскакивает, веселясь.

И ещё Пенни начинает крепко подозревать, что Тумак то ли попросту устал, то ли чего-то отхотел вмазать со всего плеча по Миркиной улыбающейся морде, или хоть зарядить лютого пня. Да и Мирке вроде плевать на свою возможную победу.

Под конец они хватаются бороться уже вовсе без битья, давят один другого сила к силе, рычат, и не уступает ни один.

И снова Пенелопе закрадывается в башку, что Мирка сейчас не пускает в бой всю свою мощь – нарочно ли, неумышленно.

Тут поднимается Штырь и говорит – вернее орёт, иначе было бы не услышать – что бойцы нынче уж порадовали так порадовали, и что выкуп за сторожевого Чеснока отдан даже с лихвой.

Мирка и Тумак, ошалевшие, мокрые, давить-то перестают, но им трудно так уж сразу разняться. Будто оба сразу упадут, если прямо сейчас друг дружку отпустят.

–Ой махина, жарко бьёшься,– хвалит Мирка.

–Ты тоже,– выговаривает Тумак.

–Я ещё и не то могу.

–Покажешь?

–Щас, пожди, отдохну только.

Садятся они рядом, и питьё хлещут по очереди из одной кружки.

Чия подзывает Тумака к себе.

Тот трудно встаёт и бредёт к своим – с неохотой.

Как Пенни и предположила, Последние в своём домишке действительно спят по очереди: хромой старшак с Тумаком и Хашем упаковались вовнутрь, а Шала с Липкой стерегут снаружи. Хотя от кого тут стеречь, возле штырь-ковальского стойбища, которое сразу кажется широким и полным! Да ещё и со всегдашним кошачьим постом.

Нынче Пенелопин черёд присматривать при начале ночи, вместе с Сорахом и Чабхой Булатом. Между прочим, Булаты опять позвали Хаша гостевать с ночлегом, но подлетка только оглянулся на своего старшака, вздохнул и головой помотал:

–Не, зачем… мы теперь при нашем доме…

А вот когда лагерь почти совсем затихает, к кошачьим пастырям подходит Липка. Не крадётся и не прячется, но ступает очень тихо и как-то неуверенно. Косится на сытых котеек, от Резакова лица отводит взгляд, мнётся, будто не знает, как завести разговор, да и нужно ли. Вблизи Пенелопе видно, что глаза у Липки разного цвета: бирюзовый и жёлтый, лицо молоденькое, а бурые волосы зачёсаны в пучок прямо поверх нескольких подозрительных проплешин. Брррр.

Булат замечает другое:

–Я этот нож Хашу подарил.

–Знаю, наш тебе долг,– отвечает Липка и улыбается, будто радуется, что не пришлось начинать беседу.– Старшак сказал, мне нужнее, а Хашу и копьё сойдёт пока. Копьё моё было. Старшак велел Хашу на развед отдать.

Булат-красавчик сдвигает надбровья, уж наверное, ему не слишком нравится, как распорядились его подарком, но гостей обижать не годится.

–Садись с нами, мы синь-луковки в угольках печём – побаловаться, скоро испекутся.

Пенни почти уверена, что именно съестной дух Липку сюда и выманил, хотя за недавним ужином из Последних никто ворон не считал – ну, кроме Шалы. В углях и впрямь прикопаны полторы пригоршни луковичной мелочи. Липка садится.

–Клиночков-то мы намолотарим, если что, по надобности,– произносит Сорах, тронув Липку за подкатанный рукав.– Наш Коваль недавно малёх зубьев набрал со старой бороны.

Пенни без понятия, что такое борона, но от матушки Дрызги конопатый действительно как-то приволок штук пять страшных железок, сразу похожих на неуклюжие клиноватые ножики, и ещё радовался, мол, уж больно сплав хороший, до ума довести – износу им не будет.

Липка рассматривает собственные руки и отвечает тихо:

–М-может, нам такие не сгодятся.

–Прежний мой свинокол дварфийский – сгоди-ился, острога из обломочка – сгодилась, а эти новые чхой-та неужель не?– усмехается Чабха.

Липка молчит, только глазами лупает, будто слова красавчика совсем с толку сбили. Потом говорит:

–Мне со старшака не спрашивать, ему видней. Как скажет, так и будет.

–Почему не спрашивать-то?– удивляется Сорах.

Гость растерянно помалкивает, а вот Пенелопе вдруг делается неуютно. По крайней мере ей-то очень понятна непривычка лезть с вопросами и вообще лишний раз отсвечивать. Липка между тем изловчается перевести разговор:

–А мне когда-то за людей говорили… не плохое. Интересное. Не знаю, враки или нет.

Взглядывает на Пенни.

–Так расскажи, а Резак ответит, Резак знает людское житьё,– говорит Булат.

–Вот…– начинает гость.– Мне говорили, что людские говорящие-с-Богами тоже кочуют. Только не как мы, а по городам.

Пенни вспоминает гастроли всяких религиозных проповедников. Весьма сомнительно, чтобы они и правда разговаривали с богом, но если не вдаваться в подробности…

–Ага,– кивает она.– Это бывает.

Липка радуется её подтверждению, набирает воздуху в грудь и сообщает: