Берега речки низменны — почти вровень с водой. Кое-где заросли. Всё тихо; ни одной лодки не заметно на обыкновенно оживлённых волнах. Только как-то странно стаей суетятся над рекой большие хищные птицы. Они то и дело опускаются к самой воде, садятся на что-то плывущее по ней и начинают клевать это «что-то».

Смрад идёт от реки; с чего бы? Да с того, что недаром вьются над ней хищники пернатые. Вон плывёт труп, другой, третий... много трупов... Как ужасен их вид! Посинелые, раздутые, все они тихо-тихо качаются на спокойных волнах. Но отчего на каждом из них видны ужасные раны? У одного голова почти что отделена от туловища, у другого располосована грудь, третий! со вспоротым животом. Мелких ран на каждом и не сосчитать...

А недавно все эти несчастные были живы, наслаждались жизнью и не думали, что ужасный конец так близок.

Это были недавние служащие пекинской железной дороги. Неистовствующие боксёры начали своё дело разрушения. Под Пекином до Линь-Фо все станции разгромлены, рельсовый, путь уничтожен. Погибла работа многих лет. Обращены в ничто громадные затраты. Из служащих, кто мог, бежал, но — увы! — и в бегстве не было спасения. Беглецов хватали, прежде чем они успевали добраться до Пей-хо, где рассчитывали спуститься вниз по течению на лодках или плотах. Кто попадался в руки, того убивали после страшных истязаний.

Странный народ китайцы!

Об их гостеприимстве, радушии, трудолюбии можно отозваться только с похвалой, но тысячелетия, пережитые этим народом, выработали в нём какой-то особый взгляд на жизнь. Для китайца жизнь — ничто. Он смотрит на смерть, как на совершенно естественное жизненное явление: она должна прийти, а не всё ли равно, когда она придёт, рано или поздно?..

Но замечательнее всего то, что для китайца безразличен и сам рад смерти. Как умирать: на своей ли постели, под ножом ли палача, в страшных ли муках — ему всё равно, словно чувствительность китайского тела притуплена до последней степени. И при всём этом он так же хладнокровно смотрит на муки другого, как переносит их сам. Во время публичных пыток гримасы пытаемого вызывают искренний смех в зрителях. Когда палачу приходится отрубать головы нескольким из осуждённых, то каждый его ловкий удар вызывает самое искреннее одобрение тех, кто сейчас же должен подставить под него свою шею... Тут уже какая-то особенная психологическая черта — чисто китайская, вероятно, тоже наследие пережитых веков. И вот всех несчастных боксёры, прежде чем убить, подвергали жесточайшим мучениям, выдумывали пытки, на которые только и способна необузданная фантазия азиата.

Несколько в сторону от Пей-хо раскинулся лагерь этих людей. Они бездействуют, будто ожидая чего-то.

Какие все, как на подбор, свирепые лица! Раскосые глаза, вдавшиеся в плечи головы, морщинистая жёлтая кожа, сутуловатость — производят отталкивающее впечатление. Между тем, народ всё молодой, крепкий, сильный. Вооружены они, чем попало и как попало. У большинства, впрочем, кривые ножи. Попадаются старинные, чуть не кремнёвые ружья. У многих дубины, ломы. Больше всего длинных копий. Всё это — «носители духа», неуязвимые боксёры.

Одни сидят на корточках, устремив вдаль бессмысленный взор. Часть трудится над уничтожением рельсового пути: выворачивают из земли шпалы, разбивают рельсы. Ни звука не слышно между ними. Свою разрушительную работу они выполняют молча — словно священнодействуют.

В нескольких верстах от того места, где скопились боксёры, громыхают колёса трёх длинных поездов, разогнанных насколько возможно быстрее машинистами.

Поезда битком набиты людьми. В первом из них преобладают красивые мундиры, слышна характерная английская речь. В этом поезде англичане и американцы. «Старшие и младшие братья» поместились вместе, обособились от всех остальных. Ещё бы! Недаром же англичане считают себя передовой нацией, а янки сами признают себя младшими братьями Джон Буля.

У них в поезде весело. Американцы успели прихватить порядочный запас виски. Алкоголь порядочно бодрит, и им так же, как и сынам Альбиона, тоже не промахнувшимся по части хмельного, всякое море по колено.

За этим поездом другой. На нём царит безмолвие — тут только японцы. Они ни с кем не смешиваются, держатся совершенно обособленно, понимая, что белые европейские люди будут смотреть на них не иначе как свысока, а вовсе не как на себе подобных.

В третьем поезде полное вавилонское смешение языков. Французскую шансонетку со скабрёзным рефреном покрывает собой тенор, поющий на звучном итальянском языке какую-то оперную арию. Тут же слышен нечистый немецкий говор. На этом поезде французы, итальянцы, австрийцы.

Все эти люди спешат на выручку попавших в Пекине в беду своих соотечественников. Это — та помощь, которую так страстно ждали очутившиеся во власти Дракона европейцы.

Но где же русские, которым должно бы идти чёрными, где, наконец, «честные Михели» — германцы? Отчего их нет среди воинов остальной Европы?

И они здесь, наши русачки.

Русско-германский поезд идёт довольно далеко от первых трёх. Запоздал он. Ему приходится нагонять ушедших вперёд товарищей.

Вся русская эскадра Тихого океана была к 28-му мая сосредоточена в устье Пей-хо, у китайской крепости Таку, от которой начиналась железная дорога на Тянь-Цзинь — Пекин.

28-го мая немедленно после того, как наш посол Гире «признал свою роль в Пекине» оконченной, приказано было спустить на берег 200 человек десанта, принять орудия с «России» и «Сисоя Великого» — броненосцев, стоявших на рейде Таку, и отправляться в Тянь-Цзинь, где русский десант должен был войти в состав международного отряда, который, под командой английского вице-адмирала Сеймура, отправлялся на выручку европейцев в Пекин.

— Как я вам завидую! — говорил начальнику десанта доставивший с «Сисоя Великого» пушки лейтенант Бураков. Выпадает такая честь!

— Ну уж и честь! — ответил тот.

— А то как же, конечно! Вы идёте в первую голову...

— Чего же не хлопотали?

— Хлопотал, сильно хлопотал...

— И что же?

— Не пускают... Хорошо вам: через день много два будете в Пекине, освободите наших бедняг, застрявших там... Слава-то какая!

— Погодите, и на вашу долю останется!

— Нет, чувствую, что не придётся мне ни в Тянь-Цзине, ни в Пекине побывать.

— Кончится, думаете?

— Конечно же! Ведь война не затянется, всё дело ограничится освобождением посольств и тех, кто ещё там есть. Только и всего.

Бедный молодой человек! Сбылось его роковое предчувствие, не пришлось ему побывать в Пекине, только не потому вовсе, что слишком скоро «всё» кончилось...

В тот же день десант был уже в Тянь-Цзине, где соединился с прибывшим туда несколько ранее отрядом, спущенным с «Корейца», «Дмитрия Донского», «Сисоя Великого» и «России». Всего русских оказалось триста человек. В Тянь-Цзине к ним присоединились немцы. Сеймура отряды не застали — он уже вышел из Тянь-Цзиня, и теперь пришлось его догонять.