Так много способов заставить людей уважать себя. Так много видов власти. Какой же способ выбрать Ните, чтобы ее оставили в покое?

Ковит вышел из душа с мокрыми волосами и, увидев ее выражение лица, спросил:

– Что-то не так?

Нита покачала головой и привела мысли в порядок.

– Нет, ничего. – Затем она нахмурилась. – Можешь посмотреть в ванной, нет ли там ополаскивателя для рта?

Ковит приподнял бровь.

– Ополаскиватель для рта?

Нита угрюмо ответила:

– У меня во рту мерзкий привкус.

– Вода?

– Не помогло. – Нита покатала во рту скопившуюся слюну.

Брови Ковита все еще были вздернуты в ожидании пояснений. Нита вздохнула.

– Когда Голд поймала меня и связала руки, я плюнула в нее желудочной кислотой, чтобы освободиться.

– Тебя стошнило на нее? – Уголки его рта дернулись в улыбке.

– Нет. Концентрированная желудочная кислота – это не то же самое…

Ухмылка Ковита превратилась в широкую улыбку.

– Тебя на нее стошнило.

Нита закатила глаза.

– Хорошо. Да. Как скажешь.

Ковит рассмеялся, держась руками за живот.

– Не понимаю, почему это так смешно, – сказала Нита, но, едва слова вылетели изо рта, и она не сдержала улыбки, помимо воли скривившей губы.

Ковит только покачал головой, все еще улыбаясь. Волосы упали на лицо, и он смахнул их с глаз длинными пальцами. Такие пальцы могли бы быть у музыканта.

Нита подумала: он, пожалуй, и есть музыкант, играющий на определенном инструменте, – и только Ковит мог считать крики музыкой.

Она сглотнула, печалясь о том, что не придумали еще специального ополаскивателя для мозгов.

Отец Ниты всегда говорил: если она подумала о чем-то плохом и потом пожалела об этом, значит, мысли не были по-настоящему плохими – это всего лишь разыгралось воображение. В восемь лет она посмотрела «Парк юрского периода» и сказала папе, что лучшая часть фильма та, где съели адвоката, а потом корила себя за это. По прошествии лет ее переживания казались смешными, ведь это было просто кино.

Но уже тогда Нита проявляла свою кровожадность.

Отец говорил, мол, у всех бывают плохие мысли и многим нравится плохое, просто они не хотят в этом признаваться. Важно не то, что ты думаешь, а то, что ты делаешь.

У Ниты защемило в груди при мысли об отце, а руки задрожали. Волна горя захлестнула ее. Она была так занята, так сосредоточена на своих делах, что не вспоминала об отце со вчерашнего дня. Ните это показалось настоящим предательством. Будто, забыв на время о своем горе, она забыла и о нем самом.

В голове промелькнули разные образы отца, прежде чем она ухватилась за один из них. В один из летних дней – Ните тогда было не больше шести лет – отец поднял ее на руки и кружил, пока мир вокруг не завертелся, а неподвижной в нем осталась только его улыбка. Улыбка выглядела кривоватой – впечатление портил неровный верхний клык, – но все же она была широкой, теплой и искренней. Звонкий детский смех разносился в воздухе, как мыльные пузыри.

– Нита, ты в порядке? – спросил Ковит, наклонившись к ней.

Нита моргнула и утерла слезы – она и не заметила, что плачет. Она сглотнула. На этот раз не проявилось ни сильных рыданий, ни судорожной дрожи. Горе стало тихим и маленьким, оно пришло на цыпочках и водило пальцами по струнам ее воспоминаний.

– Все нормально, – прошептала Нита.

– Определенно нет, – в голосе Ковита прозвучала нежность.

Из горла Ниты вырвался тихий звук, похожий на всхлипывание, она подползла к Ковиту и свернулась клубочком. Он обнял ее и продолжал держать, пока волна горя, будто прилив, затапливала ее. Ковит не знал, почему она плакала, но продолжал обнимать, и Нита любила его за это.

Постепенно все прошло, рыдания утихли, уступив место тишине, и в конце концов единственным звуком стало медленное дыхание и шорох от пальцев, цеплявшихся за рубашку Ковита, прижимавшего ее к себе. Его тепло немного помогло. Она не знала почему, но от его тепла ей полегчало.

Ковит коснулся ее плеча.

– Что случилось?

Нита сглотнула, пытаясь удержать скопившиеся в носу и горле сопли, дожидавшиеся момента, когда она снова заплачет.

– Я в порядке, – хрипло ответила она.

– Серьезно, Нита? – Ковит указал на ее залитое слезами лицо. – Думаешь отделаться от меня?

Нита фыркнула.

– Хочешь поговорить?

– Мой отец… – Она сглотнула, слова застряли в горле. – Я в МПДСС узнала. Его убили.

Его рука теплым и ласковым прикосновением сомкнулась на ее руке, и Нита посмотрела на Ковита. Она прижималась к нему, глядя снизу вверх, их лица находились в дюйме друг от друга. Она видела, какой мягкий изгиб у его ресниц и что глаза у него не черные, а темно-карие.

– Мне очень жаль, Нита, – голос был ласковым, и Нита чувствовала, как дыхание Ковита щекочет ее кожу. – Известно, кто это сделал?

Она кивнула.

– Помнишь вампира, который приходил ко мне на рынке? Тот, у которого волосы в полоску, как зебра?

– Он? – Ковит нахмурился. – Почему?

– Я не знаю, – вздохнула Нита. – Я думала, может, он работал на отца Фабрисио? Он нанял его, чтобы отомстить за сына?

Ковит покачал головой.

– В этом нет смысла. Если бы он работал на отца Фабрисио, то с чего бы Рейес отказывала ему в разговоре с тобой? Я знаю, Рейес работала с Такунаном, а ты говорила, что именно Фабрисио продал тебя ей. Бессмысленно.

Нита открыла и закрыла рот. Он был прав.

Она нахмурилась.

– Значит, ты думаешь, что зеброполосый не связан с Такунаном? Но эти события совпали по времени…

– Что и правда странно, – согласился Ковит. – Почему твоя мать похитила Фабрисио?

Нита покачала головой.

– Я все еще не знаю.

– Может, они как-то и связаны. То, что заставило твою мать выступить против Такунана, могло спровоцировать зеброполосого на убийство твоего отца.

– По-моему, эти действия повлекли за собой слишком разные последствия.

Ковит пожал плечами.

– У нас недостаточно информации. Нужно узнать, с чего все началось. Это как начать смотреть фильм с середины: ты видишь, как Китнисс хоронит девушку в цветах и старика, радостно потирающего бороду, но, если не знаешь сюжета «Голодных игр», обе сцены, проигранные подряд, покажутся полной ерундой.

Нита медленно кивнула. Глаза высохли, когда разум, наконец, ухватился за что-то, требующее обдумывания, за проблему, которую нужно решить и на которой можно сосредоточить свое горе.