– И что же мужики? Пойдут за ним?

– Пойдут. Кто из идейных соображений, разделить с батькой славу, а кто – из желания пограбить большой город… Нет, не смогу я его отговорить. Хотя и сам чую – авантюра это.

– Это точно, Лева, авантюра. Объясни батьке, что в городе ему долго не удержаться, от силы неделю. После чего навалятся на него крупные силы. Но – за счет польского направления, за счет Врангеля. Летнюю кампанию он нам, конечно, сорвет. Но и ему уже будет мало места на этой земле. Сотрем в порошок.

Они долго молчали. Каганец в плошке горел неровно, то вспыхивая, то пригасая, и тусклый свет как бы подчеркивал напряженную работу мысли. Каждый из них думал о своем.

– Вот что, комиссар, – после долгой паузы вновь заговорил Задов. – Главная мечта у батьки – свою анархическую республику сорганизовать. Анархическую и вольную, счастливую… Ты бы пообещал ему, что советская власть его поддержит! Скажи ему, сбреши на крайний случай, что, дескать, сам слышал, что Троцкий с Дзержинским собираются с самим Лениным об этом говорить.

Он ждал ответа. Кольцов, однако, заговорил о другом:

– В девятнадцатом у батьки уже была территория для такой республики. Он же владел большим городом Екатеринославом. Забыл, чем кончилось? Местные пролетарии взяли винтовки и поперли его. Ни работы не стало, ни керосину, ни мануфактуры, ни хлеба – одни грабежи…

– То город, – возразил Левка. – В городах батько ничего не понимает. Городов вообще не должно быть, а только поселки при мастерских… для простого обмена… Слушай, а может, ты ему от имени Троцкого Крым пообещаешь?

– Не уполномочен.

– Ну даешь! Полномочный комиссар, а не уполномочен… Мы хотели тут, в Гуляйполе, республику организовать. Не получается. Кругом война. Потом батько в Крым хотел ворваться, когда Деникин побежал. Так ваша Тринадцатая армия и сама Крым упустила, и нас как тряпку вытрепала… Крым бы батьке! Жили б мы окремо, обособленно, на зависть вам, комиссарам, и буржуям всего мира.

И снова на какое-то время в комнате воцарилась тишина. Потом Левка резко встал, засобирался.

– Ох, не по нутру мне это, – вздохнул он. – Не по нутру мне перед батькой на коленях ползать. А придется. Я к тому, что непросто мне будет выпросить у батьки твою жизнь. Крепко вы его, чекисты, обидели…

И, уже стоя у двери, добавил:

– Скажу, шо я с тобой одну игру затеваю. Против чекистов. Батько любит всякие такие цацки.

– И что за игра? – спросил Кольцов.

– А шут его знает, еще не придумал. Да он не спросит. Ну а спросит, что-нибудь на ходу придумаю. А не придумаю, что ж! Еще раз до кривой вербы пойдешь. – Он хохотнул, распахнул дверь и, не оборачиваясь, добавил: – Ну и свалился ты на мою голову!

Кольцов заметил, что на этот раз Левка не приставил к нему охрану. Он подошел к темному окну и стал вслушиваться в ночь. Издали, от реки, доносился лягушечий гвалт, покрикивали ночные птицы и изредка лениво переговаривались махновцы-часовые.

Левка пришел скоро. Молча полез куда-то за печку.

– Вот тебе кожух, спать сегодня будешь тут, на лавке. А завтра шось придумаем.

– Что сказал батька? – не утерпел, спросил Кольцов.

– Он уже засыпал. Только и спросил: «На хрена тебе, Левка, этот чекист нужен?»… Я, между прочим, тоже все время об этом же думаю. На хрена ты мне, чекист, нужен!

Задов ушел. А Кольцов еще долго стоял у окна, размышляя над новым крутым поворотом своей судьбы.

Ни Павел Андреевич, ни Красильников, ни Наташа на маяке не появлялись, и Юра понял, что ждет он их напрасно. Может, и придут они сюда, но когда – кто знает. Через неделю, через месяц или через год?

Обиды у него не было. У взрослых свои взрослые дела. К тому же они теперь, наверное, были спокойны за него. Для этого Семен Алексеевич проделал очень рискованное путешествие на ту, красную сторону, в Таганрог.

Что ж, и в самом деле надо идти к тете Оле. Он обещал появиться у нее очень скоро. И она его, конечно, ждет.

Федор Петрович относился к намерению Юры уйти в Александро-Михайловку довольно сдержанно.

– Что ж, конечно, – сказал он, щурясь от едкого махорочного дыма. – Родня все-таки. Не будешь безотцовщиной. Да и занятие тебе уже скоро предстоит выбирать. По уму или по нраву. Вон какой за лето вымахал… В Качу тебе все равно через Севастополь. Ты вот что… Ты тихим делом зайди к Наталье. У нее теперь новый адрес. Расскажешь ей, что и как. Только с оглядкой заходи, осмотрись!

– Что я, маленький?

Федор Петрович ласково потер своей наждачной ладонью белый Юрин затылок:

– Это что ж – теперь ты, так получается, у беляков будешь. И сменишь наше рыбацкое пролетарское дело на это… на флю-флю с крылышками? Ну ладно, не обижайся. То я так, для шутки.

Он дал Юре гостинцев для Наташи – целую связку вяленой кефали – и все пытался снабдить его сотней рублей, мелкими, но царскими еще, орластыми зелененькими трешками и синенькими пятерками.

– Ты не сумлевайся, бери! Это тебе от подпольной казны, как верному помощнику.

Но Юра от денег наотрез отказался.

До Севастополя он добрался довольно легко. Верст пять всего прошел пешком, а потом какой-то сердобольный татарин подвез его на «линейке» до рынка, который находился почти в самом центре города. До Хрулевского спуска, где жила Наташа, рукой подать. Юра сразу увидел дом. Оглядевшись, нырнул в подъезд.

Увидев Юру, Наташа обрадовалась:

– Я уж собиралась сама на маяк идти. Но меня предупредили, что теперь там охрана.

…Они сидели на диване, и Юра рассказывал Наташе обо всем, что произошло в его жизни за последние дни. И все время, пока Юра рассказывал, Наташа прижимала его к себе, гладила его выгоревшие вихры. Словно видела в нем частицу того, кого рядом давно не было.

Юра был уже достаточно взрослым, смышленым мальчишкой, он сразу догадался: это она по Кольцову убивается. Исчез – и нет его, то ли жив, то ли утонул в Азовском море, то ли погиб в бою. Он понял своей новой, рождающейся в нем взрослой интуицией, что Наташа любит Кольцова и что он должен сказать ей какие-то успокаивающие слова:

– Наташа, с ним ничего не случится, – поглядев ей в глаза, сказал он. – Вы увидитесь, вот я точно говорю. И он тебя никак не может забыть. Тем более клятва…

– О чем ты? – удивилась Наташа.

– Павел Андреевич мне рассказывал. Мне тоже нравится эта клятва. Я ее выучил, правда не до конца.

Они замолчали. Наташа, шмыгая носом, смахнула с глаз слезы. За все эти месяцы, за весь год, что прошел со дня ее новой встречи с Кольцовым на Николаевской в Харькове, она поняла, что неодолимо, безнадежно его любит. Любила и тогда, еще во время их детских путешествий по Севастополю, по развалинам Херсонеса. И это неожиданное явление Павла в роли адъютанта генерала Ковалевского, и его задание, смертельно опасное, и его подвиг с эшелоном танков, и заключение в крепость, и смертный приговор, и неожиданное освобождение – все это лишь выявило, укрепило ее тихую неразделенную любовь. И окрасило ее в монашеский цвет безысходности.