В ожидании его появления я приподняла жалюзи и увидела, что за окном глубокая ночь — черная, ветреная и ледяная. Я подумала обо всех жестоких людях, как они спят сейчас здоровым сном спеленутых новорожденных младенцев, прильнувших к груди любящих мамочек. Тут же мысли перескочили на мою мать. Вспомнились белые кружева ее бюстгальтеров, белые кружева ее шелковых рубашек, которые она носила под любой одеждой, белизна махрового халата, висевшего за дверью ее ванной, пушистого и роскошного, как в дорогих отелях. Вспомнился серый атласный халат, пояс на котором часто выскальзывал из петелек, потому что шелк был скользким; по шелку пробегала рябь, словно по воде реки на японской гравюре. Вспомнились стройные белые ноги матери, сверкавшие, как светлые животы японских карпов на солнце, веерообразные хвосты карпов шевелили ил, и — пафф! — он, словно клубы дыма на сеансе магии, расползался по воде прудика. Вспомнилось, как мать погружала толстую, круглую кисть в пудру и подносила ее к своему бесстрастному, блестевшему от увлажняющего лосьона лицу, и пудра тоже — пафф! — взлетала невесомым облачком, а я смотрела, как она «приводила в порядок лицо», так это у нее называлось. Смотрела и думала, стану ли я когда-нибудь так же, как она, красивая рыба в рукотворном пруду, плавать и плавать кругами, выживая в кромешной скуке исключительно потому, что моя память способна удерживать лишь то, что запечатлелось в последние несколько минут моей жизни, и забывает все остальное.

На мгновение жизнь карпа показалась мне не такой уж и плохой. Я встала с софы, приняла инфермитерол, почистила зубы, прошла в спальню, сняла всю одежду, легла в постель, натянула на голову одеяло и проснулась через какое-то время — возможно, через несколько дней, — давясь и кашляя. Перед моими глазами покачивалась мошонка Тревора. «Господи Иисусе», — бормотал он. Я все еще была в тумане. Я закрыла глаза и, не открывая их, слышала, как его рука рывками двигалась взад-вперед по обслюнявленному пенису; потом он выплеснул сперму мне на грудь. Капля поползла у меня между ребрами. Я отвернулась, до меня доносился шум его дыхания, когда он сидел на краю кровати.

— Я пойду, — сказал он через минуту. — И так я слишком задержался здесь. Клаудия будет волноваться.

Я попыталась поднять руку и показать ему средний палец, но не смогла. Хотела что-то сказать, но лишь застонала.

— Знаешь, через год-другой видаки устареют, — сообщил он. Потом я услышала, как он пошел в ванную. Стукнуло о бачок сиденье унитаза, зашумела моча, забурлил смыв, потом долго шумела вода над раковиной. Вероятно, он мыл свой хрен. Он вернулся, оделся, лег за моей спиной на кровать и обнял меня, прижав к себе секунд на двадцать. Его холодные руки держали меня за груди, жаркое дыхание щекотало мне шею.

— Это было в последний раз, — заявил он, как будто сделал мне огромное одолжение и теперь ставил точку. Потом соскочил с кровати, и мое тело запрыгало, словно поплавок на пустом пруду. Я услышала, как хлопнула дверь.

Я встала, что-то натянула на себя, проглотила несколько штук адвила и перетащила теплое одеяло из спальни на софу. Там на кофейном столике я увидела DVD-плеер, в коробке. Увидев его, я разозлилась. Под крышкой торчал чек об оплате. Наличными. Тревор должен был знать, что у меня нет дисков.

Я включила «Магазин на диване». Все еще в тумане, заказала рисоварку из коллекции «Бистро Вольфганга Пака», циркониевый теннисный браслет, два бюстгальтера пуш-ап на силиконе и несколько фарфоровых фигурок спящих младенцев, расписанных вручную. Я решила подарить их Риве в качестве соболезнования. Наконец, выбившись из сил, я уплыла и провела ночь на софе в неустойчивом полусне, упираясь костями в продавленные подушки, горло саднило, сердцебиение то замедлялось, то бешено ускорялось, временами я открывала глаза, желая убедиться, что я действительно в квартире одна.

Утром я позвонила доктору Таттл.

— У меня рецидив бессонницы, — сообщила я, и наконец это было правдой.

— Это слышно по твоему голосу, — ответила она.

— У меня заканчивается амбиен.

— Ну, это плохо. Извини, я положу на минуточку трубку. — До меня донесся шум воды в туалете и какое-то горловое урчание (вероятно, доктор Таттл издала его, когда натягивала трусики), затем звук тоненькой струи в раковине. Она вернулась к телефону и кашлянула. — Мне плевать, что там скажут в Управлении по контролю за продуктами и лекарствами: кошмар — это повод для обновления твоих нейронных цепей. Тут действительно надо прислушаться к твоим инстинктам. Люди жили бы гораздо проще, если бы руководствовались порывами, а не рассудком. Лекарственные препараты так эффективны для лечения душевной болезни именно потому, что они исправляют наше суждение, наши оценки. Не пытайся думать слишком много. В последние дни я часто говорю об этом. Ты принимала сероквель?

— Каждый день, — соврала я. Сероквель абсолютно на меня не действовал.

— Прекращение приема амбиена может быть опасно. Как профессионал, я должна предупредить тебя, чтобы ты не управляла тяжелыми механизмами — тракторами или школьными автобусами. Ты принимала инфермитерол?

— Пока нет, — снова солгала я.

Если я скажу доктору Таттл правду, что из-за инфермитерола много дней бессознательно совершала самые разные поступки, не свойственные моей натуре, и что после этого препарата на меня не действовали все остальные таблетки, это точно насторожит ее. Я представила, что она скажет: «Потеря памяти может быть симптомом заболевания, в основе которого лежит стыд. Может, ты заражена сожалениями. Или болезнью Лайма? Сифилисом? Диабетом? Мне нужно, чтобы ты показалась такому-то доктору для тщательного обследования». И тогда все рухнет. Мне было необходимо полное доверие доктора Таттл. Психиатров в Нью-Йорке предостаточно, но мне трудно будет найти еще одного такого же безответственного и неадекватного, как доктор Таттл.

— Кажется, мне ничего не помогает, — сказала я ей по телефону. — Я даже потеряла веру в солфотон.

— Не надо так говорить, — ахнув, пробормотала доктор Таттл. Я надеялась, что она пропишет мне что-нибудь более сильное, даже сильнее, чем инфермитерол. Фенобарбитал. ДМТ. Что угодно. Но для этого мне надо было сделать так, чтобы эта мысль пришла в голову самой Таттл.

— Что вы посоветуете?

— Я слышала от нескольких уважаемых бразильских коллег, что регулярный прием инфермитерола способен активировать глубинный тектонический сдвиг. Их скрупулезная работа с использованием низких доз аспирина и методик выхода из астрального тела показала достаточную эффективность при лечении солиптического страха. Если это не поможет, мы сделаем повторный анализ. Возможно, нам придется вообще изменить подход к твоему лечению, — сказала она. — Существуют альтернативы лекарственным препаратам, хотя у них часто бывает более разрушительное побочное действие.

— Какое?

— Ты когда-нибудь влюблялась?

— В каком смысле?

— Мы меняем курс, когда это необходимо. Что касается лекарственных препаратов, то следующий уровень для тяжелых седативных обезболивающих средств домашнего применения является препарат под названием прогностикрон. Я видела, как он творил чудеса, но один из его выявленных побочных эффектов — пена изо рта. Мы не можем исключить того, что, возможно, у тебя неправильный диагноз — хотя теперь это случается редко, а в моей практике не было ни одного прецедента. Возможно, ты страдаешь от чего-то, как бы это объяснить… психосоматического. Ввиду такого риска я считаю, что мы должны быть более консервативными.