– В вашем-то возрасте?

– Хроническое переутомление.

Тут я попал в цель. Очоа чуть сдвинула свою маску, и из-под нее наконец-то проглянуло хоть что-то человеческое.

– Жаль, что мне это не по карману. Заслуженный отдых.

– Прекрасно вас понимаю. От всей этой бюрократии совсем мозгами двинешься. – Я подбросил ей приманку в виде сочувствия – если кого учителя действительно ненавидят всей душой, так это администраторов. Если она и на нее не клюнет, то тогда уж и не знаю, как вызвать у нее понимание.

– Так вы вообще не работаете? – спросила Очоа.

– Инвестирую помаленьку на свой страх и риск. В принципе без дела не сижу.

Мы еще немного поболтали о причудах системы образования. Она старательно избегала любых упоминаний о чем-либо личном, предпочитая держаться в поле популярной социологии – насколько все прогнило, если родители почти окончательно потеряли эмоциональную и интеллектуальную связь со своими детьми, насколько трудно преподавать, когда многие дети происходят из неполных семей и до такой степени в разладе с действительностью, что едва могут на чем-нибудь сосредоточиться… В ее словах звучали горечь разочарования от общения с администраторами, которые совершенно отошли от реальной жизни и озабочены лишь своими будущими пенсиями, и гнев на то, что учитель младших классов получает меньше какого-нибудь сборщика мусора. В свои двадцать девять лет она растеряла даже последние клочки идеализма, которые могли уцелеть при переходе от Восточного Лос-Анджелеса к миру англо-буржуазии.

Очоа действительно умела говорить. Это стало понятно, когда она окончательно разошлась, сверкая темными глазами и яростно жестикулируя – руки летали по воздуху, как два коричневых воробья.

Я сидел словно послушный ученик и внимательно слушал, подбадривая ее всем, чего хочет любой, снимая груз с души – сочувствием, понимающими жестами… Такое мое поведение было частично расчетливым – требовалось как-то пробиться к ней, взломать ее оборону, чтобы разузнать побольше про Илену Гутиэрес, но большей частью это было мое старое психотерапевтическое «я», совершенно естественное и искреннее.

Я уже начал думать, что куда-то продвинулся, когда вдруг затрещал звонок. Очоа вновь стала учительницей, строгим судьей правого и неправого.

– Вам надо уходить. Сейчас вернутся дети.

Я встал и наклонился к ней, опершись руками о стол.

– Может, поговорим позже? Насчет Илены?

Она замешкалась, покусывая губу. Зародившийся где-то за дверью грохот несущегося по коридору табуна стремительно нарастал.

– Ладно. Я освобожусь в половине третьего.

Предложение угостить ее выпивкой было бы ошибкой. Продолжай по-деловому, Алекс.

– Спасибо. Буду ждать вас у ворот.

– Нет. Давайте лучше на учительской парковке. С южной стороны здания.

Подальше от любопытных глаз.

* * *

Ездила Очоа на пыльной белой «Веге». Она подошла к ней, неся стопку книг и бумаг, которая доставала ей до подбородка.

– Вам помочь?

Очоа передала мне свою ношу, которая весила как минимум двадцать фунтов, и принялась искать ключи. Я заметил, что она подкрасилась – тени выгодно подчеркнули глубину ее глаз. Выглядела Очоа теперь лет на восемнадцать.

– Я еще ничего не ела, – сказала она. Это меньше всего напоминало намек на приглашение – просто жалоба.

– А как же обед из дому?

– Выбросила. Приготовила какую-то дрянь. В такой день, как этот, отвратно такое есть. Тут на Уилшир есть мясной ресторан.

– Может, лучше на моей поедем?

Она критически оглядела «Вегу».

– Почему бы и нет? Все равно бензину мало. Бросьте это на переднее сиденье. – Я положил книги, и Очоа опять заперла машину. – Только я сама плачу.

Мы вышли с территории школы. Я подвел ее к «Севилю». Когда она увидела его, брови ее полезли вверх.

– А вы, похоже, удачливый инвестор!

– Везет иногда.

Она утонула на кожаном сиденье и выдохнула. Я забрался за руль и завел мотор.

– Я передумала, – объявила Очоа. – Вы платите.

Ела она методично, нарезав свой стейк на маленькие кусочки, накалывая на вилку строго по одному и вытирая губы салфеткой после каждого третьего куска. Я готов был поспорить, что в классе у нее не забалуешь.

– Илена была моей лучшей подругой, – сказала она, откладывая вилку и подхватывая стакан с водой. – Мы выросли вместе в Восточном Лос-Анджелесе. Рафаэль и Эдни – ее братья – играли вместе с Мигуэлем.

При упоминании погибшего брата глаза ее увлажнились, но потом опять стали твердыми, как черное вулканическое стекло. Очоа отодвинула тарелку. Съела она от силы четверть того, что там было.

– Когда мы переехали в Эхо-Парк, Гутиэресы перебрались туда вслед за нами. Мальчики вечно ввязывались в неприятности – мелкое хулиганство, драки… Мы с Иленой были хорошими девочками. Вообще-то просто паиньками. Монашки нас обожали. – Улыбнулась. – Мы были близки, как сестры. И как и все сестры, постоянно между собой соревновались. Она всегда была красивее.

Она прочитала у меня на лице сомнение.

– Правда. В детстве я была довольно страшненькая, кожа да кости. Довольно поздно развилась. А Илена – пухленькая, мягонькая. Мальчики бегали за ней, высунув языки. Даже еще когда ей было одиннадцать-двенадцать. Вот. – Очоа полезла в сумочку и вытащила оттуда маленькую фотографию. Вот и еще один сторонник хранить прошлое на фотобумаге. – Это мы Иленой. В старших классах.

Две девочки стояли, прислонившись к разрисованной граффити стене. Обе в форме католической школы – белые блузки с коротким рукавом, серые юбки, белые носки и двухцветные туфельки. Одна миниатюрная, худенькая и темненькая. У другой, на голову выше, школьная форма не могла скрыть чисто женских округлостей, а цвет лица и волосы оказались на удивление светлыми.

– Так она была блондинкой?

– Тоже удивились? Наверняка какой-то немец-насильник в роду отметился, в старинные времена. Потом она еще сильнее осветлилась, чтобы окончательно походить на американку. Набралась опыта, сменила имя на Илену, тратила кучу денег на шмотки, на машину… – Только тут до Очоа дошло, что она критикует того, кого уже нет в живых, и Ракель быстро сменила тон: – Но под всей этой наружной шелухой она была настоящим человеком, не какой-то там пустышкой. Действительно одаренной учительницей, а таких очень немного. Она работала с ОО, знаете ли.

Ограниченно обучаемые[50] – это не умственно отсталые, как принято считать, но такая категория детей все равно испытывает серьезные проблемы с усвоением знаний. В нее входят все – от одаренных детей с отдельными проблемами восприятия до тех, чьи эмоциональные конфликты встают на пути обучения даже чтению и письму. Учить таких – очень сложное и выматывающее дело. Это может стать либо источником постоянной болезненной неудовлетворенности, либо стимулирующим вызовом – в зависимости от мотивации, энергии и таланта учителя.