очевидная недемократичность строя не была для Вавилова чем-то ужасным: уже в ранних дневниках были записи совершенно антилиберальные по своему духу.

Впрочем, как и во многих других вопросах (отношении к религии, например, о чем речь пойдет особо), позиция Вавилова тут неустойчива, колебания точки зрения многократно зафиксированы им «собственноручно».

Автобиографические заметки Вавилова, которые он начал незадолго до смерти, очень похожи по тональности на дневниковые записи, но, вероятнее всего, писались с оглядкой на возможность публикации, не совсем «для себя». Вот фрагменты из этих заметок, касающиеся политических взглядов Вавилова (цит. по: [Франк, 1991], с. 119–121).

«За Манежем ездят казаки с нагайками. У губернаторского дома на Тверской демонстрации, какие-то девицы на извозчиках с красными бантами. Мне 14 лет, вместо понимания какое-то расплывчатое пятно. В школе игра в революционеров. Я пишу устав какого-то кружка и „стряпаю“, ничего не понимая, статью о социализме ‹…› Дома сестры играли на рояле „Вы жертвою пали“. Потом много раз ходил на Ваганьково на могилу Баумана (это недалеко от родных), уносил с венков ленточки и цветочки» (8 января 1951). «Пресню стали обстреливать шрапнелью. Мама вышла на крыльцо, и осколок шрапнели свалился около нее. Этот осколок хранится у меня до сих пор в Ленинграде. ‹…› Помню, прятали раненых и у нас дома и в соседних домах. Прятали брошюры и прокламации. По домам ходили с обысками. ‹…› Вот сейчас, в процессе писания, стараюсь восстановить в памяти прошлое. Ясны, отчетливы картины. Вижу, как живых, и баррикады, и рабочих с пулеметными лентами, и граждан в шубах, поневоле оказавшихся „у праздника“. Но мое собственное отношение было неясно. Левый, строил баррикады, рвал царские портреты, прятал прокламации, но все это было еще детской игрой» (9 января 1951). «Как себя помню (с 5-ти лет, с „ходынки“), всегда чувствовал себя „левым“, „демократом“, „за народ“. ‹…› Но моя левизна и демократизм не переходили в политику, в ее жесткость и даже жестокость (объективную необходимость этого я всегда сознавал, но от мыслей к делу перейти не мог). Теперь это называют „мягкотелостью“. Из нее и проистекает моя органическая беспартийность. Революция 1905 г. меня испугала. Я бросился в науку, в философию, в искусство. В таком виде и подошел к 1917 г.» (10 января 1951).

Фраза «Революция 1905 г. меня испугала» очень точна. Вот несколько последовательных записей из дневников 1909–1912 гг., показывающих, насколько сильным был «откат» Вавилова:

22 февраля 1909

На днях пришлось не то что спорить, а скорее ругаться с отцом и Дубининым (дубина подлинный) относительно социализма. Вышло очень глупо, я стоял за социализм, между тем как в сущности противник его; меня возбуждали эти глупые возражения, я горячился, и в конце концов казалось, что я сам социалист. Пора выяснить свой взгляд на эту штуку, и в сущности не на нее одну, а вообще на вопросы общественно-экономические. Пока в общем мои взгляды таковы! Государство есть бессознательное общение людей для достижения некоторых целей; потому бессознательное, что всякое государство с точки зрения самой обычной логики – хаос нелепостей и несправедливостей; всякое условие его найдет себе противников в среде членов его, и только некоторое инстинктивное выработанное наследственностью чувство удерживает членов. Раз же к государству начинаешь относиться сознательно, оно рассыпается, гибнет – чему пример всякая революция государства, скажу более, какого бы то ни было согласного общения при сознательности не может быть только потому, что и у самых умных, нравственных, идеальных членов общества всегда возникает спор о справедливости или несправедливости данной нормы; а раз норма оспаривается, она не осуществляется. Общество же без нормы немыслимо. Итак, общество основано на социальной бессознательности, и мы при наших общественных идеалах не должны никогда не оставлять без внимания этого основного условия. Конечно, деспотия одной личности – крайнее проявление этой бессознательности, но и социализм – общение совершенно сознательно немыслимо. Как-никак, а мы должны всегда оставаться на середке, конечно, не октябристской, но, быть может, кадетской или какой-либо другой. Впрочем, никаких партий я хорошо не знаю, никаким не сочувствую, и только потому, что вообще не чувствую в себе больших общественных симпатий.

13 марта 1910

Я никогда не хотел быть ни социалистом, ни кадетом, ни чем другим, я всегда бежал внешней жизни.

4 мая 1910

За последнее время я начинаю видеть в себе новые черты. ‹…› Я начинаю отворачиваться и от кем-то «превостро» облаянного слюнявым гуманизма, либерализма и прочего снятого молока. Мне, ей Богу, начинают нравиться Пуришкевичи, Меньшиковы (серьезно). В области духовной или уж вполне «умная» наука, или же вполне «эстетическое» искусство. Слава Богу, освобождаюсь от тины, топящей[,] от сероты и грязи, от снятого молока. Перехожу в область жития своего, где мне нет дела до 8-часового рабочего дня, до Гучкова или Милюкова, а только до себя.

2 октября 1912

Кого мне больше себя сейчас жалко, так это России, все завесы спали с глаз моих, и ничего, кроме какого-то гноящегося студня, я сейчас не вижу. Ни одного бодрого, прямого энергичного лица, все какое-то кривое, мягкое, склизлое, грязное. Счастья нигде нет. Забываются музыкой, водкой, развратом. В сущности, если угодно, не страна, а целая философия, философия безнадежности, отчаянья и полнейшего скептицизма. Абсолютно ни одной талантливой черты. Что-то уж безусловно иррациональное, которое «аршином общим не измерить». Ни в какое возрождение России я не верю, сгниет, растащат немцы, если, конечно, не появится Петра Великого в 5-й степени.

В декабре 1910 г. Вавилов дважды сравнивает социал-демократов с Фаустом, по всей видимости имея в виду продажу души дьяволу: «…для меня Фауст – социал-демократ или кадет или еще кто, только грустная картина» (12 декабря 1910), «…к настоящему Фаусту подходят ну хотя бы теперешние „сознательные“ рабочие. Вот Фауст, вот верные фотографии истинного Фауста, разошедшиеся в миллиардах экземпляров, и ставшие пошлостью пошлостей» (26 декабря 1910).

21 ноября 1912 г. Вавилов описывает свой разговор с П. П. Лазаревым, касавшийся, в частности, известного события 1911 г. – ухода группы прогрессивных профессоров из университета в знак протеста против царской политики. Оказывается, они оба осуждали эту политическую демонстрацию: «Я воспрянул и немного ожил, услышал от него сегодня, что „глупее и бесцельнее студенческих забастовок придумать что-либо трудно, что уход профессоров из Университета тоже глупость, что Лебедев уходить не хотел, что он ушел только вслед за Лебедевым“, наконец-то искренние, хорошие слова».

Во фронтовых дневниках Первой мировой Вавилов часто делает понятные в военной обстановке патриотические записи, вообще много