Но в Меце император стал подумывать о компромиссном решении. Он мог отправиться не в Париж, а в Шалон и посвятить себя организации новой армии там. Если бы он решился на это, пришлось бы назначить главнокомандующего Рейнской армией. Кандидатура Лебёфа вполне подходила, но тогда уже Париж, помня его голословные утверждения о якобы готовности армии к войне, возжаждал его крови. Законодательный корпус потребовал отставки Лебёфа, и 9 августа, несмотря на протесты Наполеона III, регентский совет проголосовал за нее. Это было безжалостное и несправедливое решение – что не было редкостью, – один из самых способных и преданных военных был просто не в состоянии за считаные недели преодолеть глупость, косность и несостоятельность целого поколения. Не было никого, кто смог заменить его, и после этого обезглавливания французская армия так и не пришла в себя. Лебёф недолго пробыл не у дел, гибель генерала Декана в Борни 14 августа создала вакансию командующего 3-м корпусом, он ее и заполнил, но в политическом аспекте это поставило крест на том, чтобы Лебёф мог рассматриваться как возможный преемник Наполеона III. Двое других кандидатов были герои Крыма и Италии – Мак-Магон и Канробер. Однако репутация Мак-Магона после Фрёшвийера была подпорчена, а Канробер, настоявший на прибытии в Мец вместе со своим корпусом, несмотря на предложение императрицы занять должность губернатора Парижа, тоже исключался. Он был командующим, не только объективно оценивавшим свои возможности, но и достаточно умным, чтобы не преступать их границ. Он был готов служить в должности главнокомандующего войсками своему императору, которому был безгранично предан, но не желал вторгаться в сферы высокой стратегии, тем более политики, в которые неизбежно вторгался командующий армией, – он не желал рисковать. Таким образом, из всех маршалов оставался лишь Франсуа Ахилл Базен.

Если судить Базена справедливо, нам следовало бы закрыть глаза на трагическую участь, уготованную и ему, и его войскам в ближайшие месяцы, и ненависть не одного поколения французских историков, военных и политиков, которые видели в нем не просто инструмент, но махинатора, сознательно способствовавшего национальной трагедии. Следует также абстрагироваться и от его явно отталкивающей внешности: маленькие, злобные глазки, жирная, непримечательная физиономия, тяжелая, бульдожья челюсть, дородная, отмеченная неуклюжестью фигура, что бросалось в глаза, в особенности если он восседал на лошади в окружении других офицеров. О нем судили, как о командующем, дослужившемся до высокого поста (маршал с 1864 года) из самых армейских низов по причине везения и присущего ему бесстрашия. Отчасти благодаря своей карьере, отчасти тому, что он представлял собой «человека из народа», и отчасти вследствие охватившей и прессу, и политиков в Париже чисто иррациональной мании – все кругом, назависимо от политических пристрастий и партийной принадлежности, ратовали за назначение Базена верховным главнокомандующим. Наполеон III вполне готов был уступить, и 12 августа назначение состоялось. «Общественное мнение, – как заявил он Базену, – и мнение военных определили мой выбор вас». И этот выбор Базен был готов принять как приказ.

Однако одновременно с назначением полномочия Базена, как главнокомандующего, были далеко не безграничными. Первооснова любого командующего – хороший начальник штаба, но тогда Базен, естественно, хотел видеть на этой должности того, кого знал и на кого мог положиться, Наполеон III ничуть не меньше хотел иметь на этой должности офицера, который был бы в курсе общей ситуации. Так что все кандидаты от Базена были отметены, и должность начальника штаба досталась помощнику Лебёфа генералу Жаррасу, который в тех обстоятельствах тоже, естественно, руками и ногами отбивался от нее. Базен, как многие командующие высшего ранга, начиная с его тезки Ахиллеса, мог при случае поддаться настроению, что куда лучше оказалось бы к месту в опере, но никак не на поле битвы. Он в упор не видел Жарраса и, судя по всему, мнения своего менять не собирался. Базен непосредственно рассылал приказы подчиненным или, в лучшем случае, приказывал Жаррасу доработку малозначительных административных деталей планов, если чего-то недопонимал сам. Неудивительно, что при решении вопросов, связанных с переброской сил, сосредоточенных вокруг Меца, и войсковым подвозом, возникал хаос, и хаос этот лишь усугублялся неуверенностью в том, действительно ли Базен мог считаться полноценным главнокомандующим. Маршал и сам, похоже, воспринял свое новое назначение формально: Наполеон ш, пока пребывал в войсках, так и оставался де-факто главнокомандующим. Ставка императора в Меце не разбрасывалась сведениями ни о передвижении противника, ни о резервах, ни об общей обстановке, ни о войсковом подвозе, без которого не составить ни один мало-мальски вменяемый план, а что касается Базена или Жарраса, ни тому ни другому и в голову не приходило эти сведения затребовать. О том, насколько безразлично Базен относился к своей должности и к связанным с ней командным полномочиям, свидетельствует тот факт, что он даже не находился в Меце, где располагался Жаррас вместе со своим штабом. Таким образом, в то время, как Базен оставался с 3-м корпусом в пограничной деревне Борни, занимаясь там биваками, огневыми позициями и раздавая детальные и полные благих намерений, однако запоздалые распоряжения своим командующим корпусами о проведении операций, Наполеон III пребывал в Меце, играя ту же роль при составлении планов, что и раньше. Единственное видимое различие состояло в том, что он больше не отдавал приказы, а скорее высказывал определенные пожелания, но пожелания эти, как справедливо жаловался Базен, были просто «той же самой идеей, но выраженной другими словами». Нелегко было отказаться от диктатуры по прошествии двадцати лет.

По поводу его назначения Наполеон III писал Базену: «Чем больше я думаю о положении армии, тем более важным нахожу его, поскольку, если бы нам на этом участке пришлось бы беспорядочно отступить, наличие фортов никак не изменило бы общего хаоса». Если принять это высказывание за оценку ситуации, оно было вполне верным, хотя и совершенно бесполезным, и это наглядно свидетельствовало о том, как мыслил Наполеон III. Невозможность сосредоточить 1-й и 5-й корпуса вместе с остальными и наступление немцев широким фронтом говорили о том, что, если войска так и останутся в Меце, они неизбежно окажутся охвачены с фланга и разгромлены. Возможность нанесения контрудара, нежелание отказаться от такой гигантской базы, как Мец, куда были стянуты все силы и все армейские склады (и те из читателей, которые помнят ситуацию в Тобруке в 1942 году, вполне поймут автора данной книги), составили круг вопросов, по которым мнения в ставке императора резко разделились. Все продолжалось по-прежнему, пока не стало слишком поздно бежать оттуда. Уже 8 августа Наполеон распорядился о наведении достаточного количества понтонных мостов через Мозель и его приток Сей для отвода сил, но только 13 августа, то есть когда доложили о немецкой кавалерии в Понт-а-Мусоне и о том, что она вот-вот достигнет Тьонвиля, Наполеон III, наконец, решил убраться подобру-поздорову. Тогда он и написал Базену, чтобы тот немедленно отступил – больше терять времени было просто нельзя.

Каким бы инертным и нерешительным командующим ни был Базен, но он достаточно долго пробыл генералом и понимал, что армия численностью в 180 000 человек, собранная в группировку на фронте длиной в 20 километров, с ее аванпостами, уже вступившими в боевое соприкосновение с противником, не может просто так взять и удариться в бега с форсированием водной преграды, предоставлявшей весьма ограниченное число пригодных для переправы участков. Ситуация усугублялась неблагоприятными обстоятельствами, с которыми сталкиваются все армии мира и которые способны разгромить войска не хуже опытного противника. Проливные дожди вызвали повышение уровня воды в реках предыдущим вечером, и понтонные мосты, за четыре дня до описываемых событий наведенные саперами, были смыты. Ни один из них так и не удалось восстановить до полудня 14 августа, пригодными для перехода оставались лишь четыре, да еще были три участка реки, где ее можно было перейти вброд. Таким образом, войсковая группировка сжалась до бутылочного горлышка, максимум в 5 км шириной, и штабистам пришлось бы попотеть, чтобы без осложнений провести такое количество личного состава через узкий проход. Трудно было ожидать подобного решения от вконец растерянного и не владевшего ситуацией Жарраса, и Базен доверил ему только контроль над передвижением 6-го корпуса, армейской артиллерии, саперов и интендантов, причем большая часть их уже успела переправиться. Остальным войскам Базен отдал прямые приказы, но по недосмотру один из мостов – тот, который находился в Лонжвиль-ле-Мец, – он упустил. Таким образом, и без того узкий проход еще более сузился (до 2,5 километра), а количество мостов уменьшилось до шести. Но даже эти скудные средства переправы нельзя было использовать полностью: пути к временным мостам пролегали через затопленные луга, абсолютно непроходимые для гужевого транспорта, поэтому лишь пехота могла безопасно воспользоваться ими. Лошадям и повозкам оставалось протискиваться через узкие и кривые улочки Меца к двум постоянным мостам за городом. С подобной проблемой вряд ли справился бы и наилучший Генштаб, не говоря уже о французском.