– Ух ты, – сказал я.

– Красиво, – кивнул Рауди. – Никогда не видел такой красоты.

Впервые я слышал от него такие речи.

Мы просидели наверху час или два. Слезать не хотелось. Я думал – вот бы нам остаться здесь и умереть. Может, лет через двести какие-нибудь ученые обнаружат на верхушке дерева скелеты двух мальчишек.

Но Рауди разрушил чары.

Он перданул. Смачно так. Смачно, вонюче и громоподобно.

– Господи, – сказал я, – кажись, ты убил дерево.

Мы захохотали.

И двинулись в обратный путь, к земле.

Не знаю, залезал ли еще кто-нибудь на эту сосну. Смотрю на нее сейчас, спустя годы, и не верю, что мы это сделали.

И еще я не могу поверить, что пережил этот первый год в Риардане.

Когда закончился последний день в школе, я не знал, чем заняться. Лето же. Вроде как делать нечего. В основном я сидел в своей комнате и читал комиксы.

Я скучал по своим белым друзьям и белым учителям и еще по своей полупрозрачной полудевушке.

Ах, Пенелопа!

Оставалось только надеяться, что и она обо мне думает.

Я уже написал ей три любовных письма. И надеялся на ответ.

Горди хотел приехать в резервацию и пожить у нас неделю-другую. Ну не безумие?

А Роджер, уезжая по футбольной стипендии в Восточный университет штата Вашингтон, завещал мне свою баскетбольную форму.

– Ты станешь звездой, – сказал он.

Насчет будущего я был полон надежд.

А вчера сижу себе в гостиной, смотрю какую-то познавательную передачу про пчел, и тут в дверь стучат.

– Войдите! – крикнул я.

И входит Рауди.

– Фигасе, – говорю.

– Ага.

Да, искрометные беседы – это наше всё.

– Ты чего тут делаешь? – спрашиваю.

– Скучно мне, – сказал он.

– Последний раз, когда мы виделись, ты пытался меня ударить, – говорю.

– Я промазал.

– Я думал, ты мне нос сломаешь.

– Да, собирался.

– Знаешь, – говорю, – это не самый крутой в мире поступок – бить гидроцефала по голове.

– Ай, брось, – сказал он. – Я бы не причинил тебе больше ущерба, чем у тебя уже есть. К тому же сотрясением я тебя уже наградил, кажись.

– Ага, и плюс три шва на лбу.

– Слушь, ну к этим швам я не имею отношения. Мое – только сотрясение.

Я засмеялся.

И он засмеялся.

– Я думал, ты меня ненавидишь, – сказал я.

– Ненавижу, – сказал он. – Но мне скучно.

– И чё?

– Ну чё, может, пойдем побросаем мяч?

Первую секунду я хотел сказать «нет». Хотел сказать – «поцелуй меня в зад». Хотел заставить его извиниться. Но не смог. Он никогда не изменится.

– Пошли, – сказал я.

Мы отправились на площадку позади старшей школы.

Два дряхлых кольца с корзинами из цепочек.

Несколько минут мы лениво забрасывали мяч. Не разговаривали. К чему разговоры? Мы же баскетбольные близнецы.

Конечно, Рауди потом завелся, закинул подряд пятнадцать или двадцать прямых, а я подбирал мяч под щитом и пасовал ему.

Потом и я завелся, двадцать один раз забил, а Рауди пасовал мне из-под щита.

– Хочешь сыграем один на один? – предложил Рауди.

– Давай.

– Ты никогда не побеждал меня один на один, – сказал он. – Ты ссыкун.

– Ага, но всё меняется.

– Не сегодня, – сказал он.

– Может, и не сегодня, – говорю. – Но когда-нибудь точно.

– Твой мяч. – Он кинул мне пас.

Я подбрасывал его, закручивая.

– Куда пойдешь в школу на следующий год? – спросил я.

– Куда, по-твоему, мне идти, тупица? Прям сюда и пойду, куда всегда хожу.

– Ты мог бы ездить со мной в Риардан.

– Ты мне уже один раз предлагал.

– Да, но это было давно. До того, как всё это началось. Вся эта хрень. Так что я снова предлагаю. Пошли вместе со мной в Риардан.

Рауди сделал глубокий вдох. На какой-то миг мне показалось, он сейчас заплачет. Правда. Я ждал, что он заплачет. Но он не заплакал.

– Знаешь, я тут читал книжку одну, – сказал он.

– О, серьезно, ты читаешь? – подколол я его.

– Иди в жопу, – сказал он.

Мы заржали.

– Ну так вот. Я читал одну книжку про индейцев, про давние времена, там сказано, что мы были кочевниками.

– Да, – говорю.

– И я нашел в словаре слово «кочевники» – это люди, которые всё время переезжают, перемещаются в поисках пищи, воды и пастбищ.

– Вроде правильно.

– Так вот, дело в том, что, по-моему, мы больше не кочевники. По крайней мере, большинство индейцев.

– Да, не кочевники.

– Я не кочевник, – сказал Рауди. – В этой резервации, кажись, вряд ли найдется хоть один кочевник. Кроме тебя. Ты вот – кочевник.

– Как скажешь.

– Нет, я серьезно. Я всегда знал, что ты уедешь. Всегда знал, что ты бросишь нас и уедешь путешествовать по миру. Пару месяцев назад я видел про тебя сон. Ты стоял на Великой Китайской стене. Счастливый такой. И я был за тебя счастлив.

Рауди не заплакал. А я вот заплакал.

– Ты кочевник из прошлых времен, – сказал Рауди. – Ты будешь переезжать с места на место по свету в поисках пищи, воды и пастбищ. И это клево.

Я едва смог выговорить:

– Спасибо.

– Ага. Главное, не забывай мне открытки слать, засранец.

– Отовсюду, – сказал я.

Я всегда буду любить Рауди. И всегда буду по нему скучать. Так же как всегда буду любить бабушку, старшую сестру и Юджина.

Так же как я всегда буду любить свою резервацию и племя и скучать по ним.

Я надеялся и молился, чтобы когда-нибудь они простили меня за то, что я их бросил.

Я надеялся и молился, чтобы когда-нибудь и я простил себя за то, что их бросил.

– Слушь, хватит реветь, – сказал Рауди.

– Когда мы станем стариками, мы еще будем дружить? – спросил я.

– Кто знает, – ответил Рауди. И бросил мне мяч. – Хватит сопли разматывать. Играй давай.

Я утер слезы, стукнул мячом о землю раз, другой и рванул к корзине.