Идет воскресная служба в крошечной церковке, где крестились все Шевире вот уже больше ста лет. Этьен — единственный взрослый в доме Шевире, никогда не пропускающий мессу. Он сопровождает в церковь племянников. Этьен благочестив? Нет. Он идет туда, как на рынок, чтобы выхватить взглядом знатока, прогуливающимся по рядам правоверных, «молодых и красивых христианок, которых Господь по доброте своей собрал на этом острове, чтобы доставить мне удовольствие».

Однажды вечером, как раз перед ужином, появляется красный вертолет Гражданской обороны, предназначенный для случаев серьезных происшествий, налетает на остров и садится на посадочную площадку. Не останавливая лопастей винта, он выпускает из себя двух мужчин с носилками. Издалека видно, как они бегут по дорожке к гостинице и выбегают оттуда через десять минут, неся на носилках привязанное к ним тело. Они скрываются в вертолете, тот немедленно поднимается в воздух и улетает в направлении Гранвиля. Каролина с трудом удержала близнецов, рвавшихся «посмотреть».

— Мы все узнаем, дети, — сказала Каролина, — все узнаем, не беспокойтесь!

Они все быстро узнали от подружки Мари Латур, проходившей по дороге, — важной, надутой, потому что все видела и совсем близко: гостиничный повар, безумно влюбленный в маленькую официантку, крутившую любовь с другим, решил покончить с собой, выстрелив в себя из ружья. Но неумеха только вогнал себе пулю в руку. Комментарий Мари Латур, стоявшей на пороге кухни, держа в руках блюдо с макрелью в горчичном соусе, которое она собиралась поставить в печь:

— Наложить на себя руки от любви? Вот дурень!

И Мари отправилась запекать макрель.

Среди историй, картин и миражей этого лета будет и появление китайской джонки из Сен-Мало. Сильвэн, поднявшись на заре, увидит ее в подзорную трубу, поставленную на треногу, которую он постоянно держит на террасе, чтобы издали следить за своей лодкой на якоре или за полетом крачки, вьющей себе гнездо. Сильвэн вдосталь развлекается со своей подзорной трубой. В нее на мили просматривается горизонт, видно, как пылают на закате витражи в Мон-Сен-Мишель. Сильвэн наблюдает, словно до них рукой подать, за тем, что происходит на борту парусников, еще удаленных от острова, или за играми влюбленных, затерявшихся на пустынных островках и думающих, что они одни на свете. Он всего повидал, но ни разу не был свидетелем такого поразительного, фееричного зрелища, как медленное продвижение по каналу этой нереальной джонки с коричневым корпусом, с раскрытыми крыльями, так что видно брашпиль и якорь. Он увидел черный зрачок, нарисованный на белой роговице на носу судна. Заметил, как джонка безмолвно скользит по серому морю, в котором отражается лиловое рассветное небо; деревянный корабль, корабль из фильма, анахронично экзотический, корабль мечты, ошибшийся континентом и принявший нормандский Санд за Меконг. Сильвэн, остолбенев, долго следил за бурыми парусами, выпущенными на треть, двойными на корме, разделенными на этажи, как шторы, — округлившимися, гибкими, чувствительными, полощущимися вокруг мачты без штагов и перлиней. Он смотрел, как джонка проходит под домом, — с высокой, квадратной кормой ляпис-лазурной голубизны, с резными перилами, а на второй палубе с решетчатым настилом — причудливый экипаж из парней и девушек, наряженных мандаринами, корсарами, султаншами в развевающихся покрывалах, поющих какую-то протяжную песню, аккомпанируя себе на гитаре, пока джонка удаляется к Западу, в направлении Джерси. Остальные не поверят, когда за завтраком Сильвэн расскажет им о прохождении джонки. Каролина бросит на него встревоженный взгляд, дети посмотрят сурово, а Этьен шепотом посоветует братишке перестать курить по утрам травку, да еще в такую рань. Сам Сильвэн задумается, не явилось ли ему чудесное видение. Понадобится случайная встреча с одним охранником с маяка, чтобы подтвердить факт прохождения джонки. Он тоже ее заметил, когда она шла с Сен-Мало.

Это лето будет последним для старого адмирала, живущего одиноко в своем доме, на западном краю острова. Уже давно он больше не выходит из дома, спрятавшегося в колючих зарослях, так что с дороги видно только крышу. Он столько раз объехал вокруг света, что ему больше не хочется сниматься с места. Он избороздил столько океанов, что ему больше не хочется смотреть на море. Древний старик, в которого он превратился, медленно мумифицируется, высыхает вокруг своей трубки с опиумом, — собранных для нее запасов ему хватит, как он говорит, чтобы дойти до самого конца. Он не ест — поклевывает сухофрукты, сухарики, которые ему доставляют на дом. Пьет чай. У него больше нет родных. Дети умерли. Ему плевать. Легкий, худой старик с бледными глазами, пальцами слоновой кости лежит, счастливый, на низком диване, на циновке, у потускневшего серебряного подноса, на котором стоит спиртовка и лежат длинные спицы, служащие ему для скатывания маленьких шариков «коричневой феи» и засовывания их в малюсенькое жерло трубки движениями ювелира; долго, сладострастно вдыхает дым этой феи, стирающей время и горе, страх и тоску, день и ночь. Эта волшебница явилась ему когда-то в Сайгоне. Она последовала за ним на Таити, где он долго жил до выхода в отставку. Она сопровождала его на Шозе, острова его детства, по которым он тосковал во всех портах мира. Адмирал спит с открытыми глазами и, за отсутствием собеседников, часто разговаривает сам с собой. В его памяти, умиротворенной опиумом, проплывают лица людей, которых он любил, но так давно! Он смутно припоминает, что среди всех тех женщин, которых он знал, была его супруга, которую он теперь путает с остальными. Любил ли он ее? Был ли он счастлив благодаря ей? Наверное. Он уже не помнит. Все, что было в его жизни плохого, тяжелого, стерлось из его памяти. Летом Сильвэн и Каролина приходят его навестить — отдельно, чтобы не утомлять. Адмирал вроде бы рад их видеть. Он утруждает себя приличиями, предлагает фрукты, чашку чая. Он любит Сильвэна, чьего деда и отца он знавал; да и его самого знал в детстве. Лежа на своем бархатном диване, он рассказывает истории. О другом адмирале, бывшем его другом. Умерев в отставке, он в завещании попросил, чтобы его бросили в море, чего не дозволено морякам, умершим на суше. Но для него президент сделал исключение, потому что он был хорошим адмиралом, славно служившим Франции. Чтобы выполнить его последнюю волю, гроб с его телом погрузили на военный корабль, вместе со вдовой и экипажем в парадной форме, и выбросили адмирала за борт у острова Молен — там, на краю Бретани. На борту отслужили мессу, протрубил горнист, и боцман просвистел в свой свисток, как положено. А потом — приготовиться к повороту! — гроб с адмиралом бросили в воду. Но тело было легкое, и недостаточно нагруженный гроб поплыл по морю, а не утонул. От волнения все начали дико смеяться. Надо было принять решение. Его и приняли. Крейсер сдал назад, и три пушечных выстрела в упор наконец утопили непотопляемого адмирала.

Хотя посещения Сильвэна приятны адмиралу, он предпочитает посещения Каролины. Его лицо проясняется, когда она входит в гостиную. Он зовет ее «красавица моя» и вспоминает для молодой женщины галантные приемы своей юности.

Каролина любит навещать адмирала. Она входит в его логовище, как в иной мир. Ей нравятся темные, обшитые панелью стены, украшенные полинезийскими статуэтками, морскими гравюрами, фотографиями кораблей и панцирем гигантской черепахи. Ей нравится мебель из палисандра, большой черный рояль, который теперь, должно быть, разбух от сырости. Ей нравится камчатное полотно занавесей и большой гранитный камин, в котором зимой и летом горит огонь. Она быстро привыкает к запаху жженой карамели, хотя и довольно тошнотворному, постоянно царящему в этих стенах. Каролина никогда не приходит без какой-нибудь сласти: баночки ванильного крема, салата из фруктов или желе из айвы, к которому, как она знает, адмирал неравнодушен. Особенно ей нравятся истории, которые он рассказывает. Например, про красивую, великолепную Кристиану Рено — жену Луи, в которую в тридцатые годы был влюблен весь Париж и он сам. Адмирал рассказывает о вечерах, которые она давала летом в своем замке на Шозе, и о морских прогулках, которые они совершали с этим писателем, Дрие Ла Рошелем, что приезжал к ней сюда. Он даже написал роман, вдохновленный ею. «Как, вы не читали «Белу-кию»? Он звал Кристиану Белукией». Адмирал встал и достал из книжного шкафа «Белукию», чтобы подарить ее Каролине, довольный, что может сделать ей этот подарок: «Пожалуйста, на память обо мне». История, долгое время длившаяся между Белукией и Дрие, но бывшая непростой, потому что Дрие был и очаровательным и невыносимым человеком. Он покончил с собой в 45-м году. Белукия его пережила. Это она заказала ему надгробную плиту на кладбище в Нейи с таинственными буквами, высеченными в камне: X. От Б. Чтобы напомнить о Белукии и Хасиме, героях их истории, выведенных иракцами.