Итак, он был в приподнятом настроении, отправляясь на последнее свидание. Он рассчитывал даже позволить себе роскошь быть хоть раз с нею любезным.

Он был более чем любезен. Перспектива вскорости от нее избавиться делала ее для него менее грозной. Он даже задумался о том, не случится ли так, что в далеком будущем, когда она уже давно исчезнет с его горизонта, перестанет быть для него угрозой, он будет порой с тайным волнением вспоминать о ней. В конце концов, приключение, или злоключение, которое он пережил с этой удивительной девочкой, было из тех, что оставляет след в жизни мужчины и не забывается легко.

В те два часа, что они провели вместе на улице Верней, Сильвэн был гораздо более внимателен, чем обычно, к жестам Дианы, ее ощущениям, и полученное им удовольствие, лишенное на этот раз привкуса вины, было от этого еще более сильным. Он вел себя так, как ведут себя провожающие, довольные тем, что человек уезжает навсегда, да и отъезжающий испытывает горькое очарование своим скорым отбытием. Позднее, как раз перед тем, как за ней закрылась дверь, ему захотелось пожелать ей счастливого пути.

Почувствовав это изменение в его отношении, Диана была даже более словоохотливой. Она даже задержалась, прильнув к нему, вместо того чтобы быстренько одеться и уйти, как она обычно делала.

Она проявила любопытство: вернется ли он в августе на Гернси, чтобы купить копченую ветчину, свитеры и виски, как они делали в прошлый год, когда Сильвэн возил ее туда на лодке вместе со своими детьми? Он удивился этому вопросу, а еще больше, когда Диана спросила:

— Сколько вам будет этим летом?

— Что значит сколько будет?

Она нетерпеливо пояснила:

— Ну 17 августа, это ведь ваш день рождения? Я знаю, что вы «лев», как и я, только у меня день рождения 25 июля.

— Ну да, — сказал Сильвэн, — 17 августа мне исполнится сорок лет.

— А мне четырнадцать. Каролина сделает вам торт с сорока свечками?

Сильвэн вдруг насупился. Не столько из-за сорока свечек, упомянутых, возможно, с коварными намерениями, но потому, что имя Каролины, произнесенное в комнате, где он лежал голый рядом с Дианой, было ему очень неприятно.

— Не знаю, будет ли торт вообще, — сухо ответил он.

— О, наверняка! А может быть, еще и сюрприз… Сорок лет — важная дата!..

— Хочешь сказать, что это старость?

Она не ответила, но приникла к нему, и маленькая ручка, такая бойкая, умелая, точная, еще раз исчерпала его.

Затем он провел вечер, показавшийся ему чудесным, — в своем большом пустом доме, затихшем после отъезда детей и Каролины. Перед тем как уйти на Тротуары Буэнос-Айреса, Фафа приготовила ему холодный ужин на кухне, к которому он даже не притронулся. Ему не хотелось есть, а главное, садиться за стол. Он принял душ и в одной набедренной повязке из полотенца приготовил себе «Кровавую Мэри», вдоволь наперченную, как он любил, и отправился потягивать ее к себе в кабинет, положив ноги на стол, слушая «Ветер», песню Лео Ферре, будоражащую его, невзирая на проходящие годы. Он теперь избегал слушать эту песню в присутствии Каролины, которая ее больше не выносила, столько раз ей пришлось ее слышать. Он заездил по меньшей мере две пластинки, слушая эту песню! Пластинки стали все исцарапанные, игла проскальзывала, выплевывая слова:

Несется ветер над волной,

Смычком скользя над бирюзой,

И струны, что задел борей,

Звучат симфонией морей…

Как все-таки мило было со стороны Каролины подарить ему лазерный проигрыватель и новенькую запись «Ветра» на безысносном компакт-диске, чтобы Сильвэн мог слушать его сколько душе угодно, «у тебя в кабинете», — уточнила она.

Эта песня стала поводом для семейных шуток. Даже дети к этому подключились. «О, папа слушает «Ветер»!» — доносил Тома, вздыхая, подняв глаза к небу. Сильвэн попытался объяснить «недоумку», что это не допотопная песня («пользуюсь его словами»), как ему кажется, а очень красивые стихи с очень приятной оркестровкой. Ты только послушай:

О вы, упряжка времени коней…

И море, вспахано конями,

Блистает яркими перстнями,

А ветер, вечный коновод,

Со стоном песню подкует…

Совсем другое дело, не то что эти дебильные песни, которые слушает Тома, — с одной неустанно повторяемой фразой из-за бедного воображения, словно это нужно, чтобы понять ее смысл. Ферре, по крайней мере, дал себе труд написать нечто поэтическое, это наверняка и Аполлинеру бы понравилось!

Но «недоумок» уперся и позволил себе поспорить:

— Музыка еще куда ни шло, но я никогда не видел коней, пашущих море, и подкованных песен!

Даже маленькая Стефания подсмеивалась над ним. В своем-то «анальном возрасте», как говорила педиатр! «Мама, а-а!» — и так целый день. Однажды, когда Сильвэн в сто двадцать миллионный раз слушал свой «Ветер», Стефания прыснула: «А, папа слушает свой «Пук»!» И «Ветер» Лео Ферре превратился в «папин Пук». Это рассмешило Каролину, но все же стоило Стефании шлепка, чтобы научить ее уважению.

Шлепок Стефании не показался Сильвэну лишним, но смешок Каролины он расценил как маленькое предательство. Подлость. Он был разочарован, что она больше не относится с тем же восторгом, что и он, к этой песне, которая когда-то их волновала. Он видел в той усталости признак усталости более общей.

Один дома, он отвел душу, включил «Ветер» на полную громкость. И раз уж предоставился такой случай, он затем переключил на другую морскую песню Ферре, которая его восхищала:

Не бывает на свете чудес,

И корабль носит волнами где-то.

Он оплакал потерю небес

И годов лучезарного света.

Я тот самый призрак Джерси,

Что приходит под сумрак обмана

Сетью рифм тебя оплести,

Одарить лобзаньем тумана.

Словно невод июльских ночей,

Где блестит морской сом чешуею…

Около десяти зазвонил телефон. Это Каролина звонила с Шозе. Каролина, особо не ожидавшая застать его дома, как она сказала. Она набрала номер на всякий случай. Внезапно захотелось услышать его голос. Рассказать ему о красоте вновь увиденного острова, что она наконец вроде бы видела зеленый луч, когда солнце упало в море за Соньер. Что дети, утомленные дорогой и плаванием, уснули очень быстро. Он ужинал не в городе? Он не скучает один дома? Сильвэн ответил, что ему хорошо, что он отдыхает. Добавил: «Сожалею, что вас нет рядом со мной, моя госпожа». Он знал, что ей нравится это обращение с двойным смыслом — моя госпожа — и на вы, бывшее игрой, любовной гиперболой, которое он иногда использовал, когда они были одни.

Он тоже был рад ее услышать. Хотя все-таки немного удивлен звонком, так как знал, что она терпеть не может телефона и пользуется им лишь в крайнем случае.

Теперь ему хотелось есть. Он пошел на кухню и, побрезговав холодным цыпленком, салатом и клубничным пирогом, приготовленными ему Фафой, стал рыться в шкафу с запасами, открыл коробку сардин и съел их руками, затем начал банку с каштановым кремом, ароматизированным ванилью и очень-очень сладким, распробовал три четверти его маленькой ложечкой, как делают все мужчины, кого жены оставляют летом одних и которые, впадая в детство, с безоблачным наслаждением предаются своим самым тошнотворным капризам.