– Да. Она держит меня в курсе событий. Запястье сломано?

– И ребро.

Питерсон пришел к ней в синих джинсах и элегантном черном зимнем пальто с красным шарфом. Его чисто выбритое лицо все еще поражало худобой, но сам он казался более энергичным, чем прежде.

– Входи, – пригласила Эрика, отступая в сторону.

– Куда-то уезжаешь? – спросил Питерсон: переступив порог, он увидел у двери чемодан.

– Да. В Словакию, к Ленке. Погощу у нее немного, с детьми повидаюсь. Малышка уже ходит… подросла. Меня освободили от службы на несколько недель, и я тут без дела начинаю с ума сходить. Подумала, что сейчас самое время съездить.

Они прошли в гостиную. На экране женщина лежала на операционном столе лицом вниз, а хирург вытаскивал из одной ее ягодицы большой силиконовый имплантат. Эрика взяла пульт и выключила телевизор. Квартиру окутала тишина. Они слышали, как свистит вокруг дома ветер и шуршат сухие листья, кружащиеся на парковке.

– Я никогда не проводила так много времени дома. Даже не представляла, насколько здесь глухо и тихо днем.

– А то я не знаю. Когда уезжаешь?

– Сегодня после обеда.

Питерсон поставил кастрюльку с рагу на кухонный стол.

– То есть это я зря принес?

– Положу в морозилку.

– Это мама приготовила. Шлет тебе привет… – Возникла неловкая пауза. – Кофе сделать?

– У меня есть. А ты сам будешь? – спросила Эрика.

– Пока нельзя… – Он слегка похлопал себя по животу. Они оба все еще стояли, и Эрика жестом предложила ему сесть.

– Я думала о тебе всю последнюю неделю… в тиши этой квартиры… – Она покачала головой. – Боже, как пафосно. Прости. В общем, я думала, представляла, как ты все это время – долгие недели, месяцы – был замурован в четырех стенах.

– Ну, теперь ты и сама понимаешь, каково это.

– Да. Я видела, что тебе тяжело, но в полной мере этого не сознавала. Прости, Джеймс.

– Эрика, мы с тобой это уже обсудили.

– Но я хочу, чтобы ты знал: я сожалею, обо всем. – Она улыбнулась ему и поморщилась: часть лица все еще болела. Питерсон улыбнулся в ответ.

– Можно мне просто воды?

– Конечно.

Он встал, прошел на кухню, взял стакан и наполнил его водой. Эрика отметила, что он сильно изменился за последние недели. Его движения обрели былую естественность, шаг снова стал пружинистым. Питерсон опустился на диван, глотнул воды, затем сдвинул в сторону книги и журналы на столике, освобождая место для стакана.

– Тебе как будто лучше, – прокомментировала Эрика.

– Да. Доктор говорит, я пошел на поправку. Начал нормально есть. Несколько дней назад вернулся аппетит, да не просто аппетит – жор напал. И я сразу ощутил разницу. Нормализовался сон… Стул, – добавил он и, прикрыв рот рукой, скорчил шутливую гримасу. – Никогда не задумывался, сколь важны эти простые вещи для счастливого существования, пока не лишился их.

– Здорово. Когда возвращаешься на работу?

– Не раньше чем через несколько недель, но форму я стараюсь набирать постепенно. Надеюсь скоро возобновить тренировки в спортзале. Начну с легких нагрузок.

Его взгляд упал на ее загипсованную руку, покоившуюся на подлокотнике кресла.

– Впрочем, я пришел сюда не… злорадствовать… и вообще. Хотел отплатить услугой за услугу.

– За какую?

– Ну, ты же навещала меня, продукты приносила, не обижалась на мою раздражительность.

– Я не услугу тебе оказывала, Джеймс. Я приходила на правах… Впрочем, теперь это не важно.

– На правах моей возлюбленной.

– Да. Хотя, думаю, я давно перестала ею быть.

Ничего не ответив, Питерсон устремил взгляд мимо нее в окно. Эрика жалела, что выключила телевизор. На улице стонал и завывал ветер, бесновавшийся вокруг дома.

– Ты не хочешь… – начал он.

– Чтобы мы снова были вместе?

Питерсон проглотил комок в горле и в смущении потер ладони.

– Эрика. Я думал, мы просто друзья?

– Так и есть. Но спасибо за информацию. Теперь мне известно твое отношение, – сказала Эрика, съежившись от его тона, который подразумевал, что он мягко дает ей от ворот поворот.

– Ты думала, что мы снова будем вместе?

– Нет!

– Тогда что? – спросил он.

– Не знаю. Ты – британец. И я думала, что, как и все британцы, ты не склонен говорить о своих чувствах. Думала, что мы просто спустим все это на тормозах.

– О’кей. Хорошо, – кивнул он.

– О’кей. Хорошо? Ты пришел, чтобы официально положить конец нашим отношениям? Официально расстаться со мной?

– Нет! Но ты сама завела об этом разговор.

– Ничего подобного, – возразила она.

– Эрика, так и было. Я же просто принес тебе поесть, ну и хотел повидаться.

– Что ж, поесть ты принес. Повидался. Можно отваливать.

Питерсон покачал головой:

– Порой ты бываешь такая стерва.

– Да. Меня еще и не так называли.

Он встал, направился к выходу, но, не дойдя до двери, остановился.

– Эрика. Нам ведь работать вместе, и ты должна знать: я не виню тебя в том, что случилось. Просто в наших отношениях произошел перелом. Они изначально были обречены. Мы можем перевернуть эту страницу и быть друзьями?

– Ты только что обозвал меня стервой, а теперь хочешь, чтобы мы были друзьями?

– Я не обзывал тебя стервой. Сказал только, что ты порой ею бываешь.

– Что ж, откровенность за откровенность. С твоей стороны было непорядочно являться сюда и устраивать разборки, когда мне и без того тошно! – Эрика почувствовала, как глаза обожгли слезы, и прикрыла лицо рукой. – Просто уйди… УХОДИ!

Питерсон постоял еще немного, хотел что-то сказать, но передумал и ушел.

Эрика посмотрела на часы, мысленно подгоняя время. Ей хотелось поскорее уехать, отдохнуть от того, что есть и что было. Ее душевные силы были на исходе.

Суббота, 16 сентября 2017 года

Шарлин и Томас не давали о себе знать. Минувшим вечером Макс вернулся домой поздно. Он был пьян. Потребовал, чтобы я накормила его ужином. Я поставила перед ним тарелку макарон, которые приготовила некоторое время назад. Они несколько часов пролежали в сковороде и стали суховатыми. Макс намотал их на вилку, сунул в рот и тут же выплюнул.

– Это что?

– На ужин приготовила. Не знала, когда ты придешь, – объяснила я, сидя за столом напротив него. Меня мучало знакомое тошнотворное чувство страха, которое возникало каждый раз, когда я была уверена, что он вот-вот сорвет на мне злость. Ощущение было такое, что в ушах жужжит воздух, а внутри все холодеет. Меня прошиб пот, стала бить дрожь, так как я знала: что бы я ни сделала, что бы ни ответила, его это не устроит.