Элис побелела от гнева.

— Как ты смеешь? То, как я живу, тебя не касается. На глаза миссис Даффилд навернулись слезы.

— Я знаю. И я бы ничего не сказала. Только я люблю тебя, и твой отец тебя любит. Поверь мне, дорогая, я предпочла бы ничего не говорить. Но нас с отцом очень беспокоит все, что с тобой происходит.

— Не беспокойтесь. Вместо этого побеспокойтесь о планете.

Крепко прижав Розу к груди, Элис вышла из ванной. Если ее мать не способна понять положительные моменты крестового похода Джейка против мусора, то виновата в этом она. Не он.

— Я не знаю, почему ты кричишь, — бормотал Хьюго, когда, шатаясь, шел в детскую среди ночи. Бог знает, сколько сейчас времени. Как и следовало ожидать, ребенок лежал в кроватке на спине и яростно бил по воздуху ножками и ручками. Черные глаза смотрели гневно и закрываться явно не собирались.

Почему единственное место, в котором ему самому так хочется находиться — кровать — это такая анафема для его сына? Почему ему не хочется спать в тепле и комфорте? Это отсутствие логики, похоже, только расширяло пропасть между ними.

После получаса бесполезных хождений взад и вперед в холоде раздраженный и усталый Хьюго решил положить Тео назад в кроватку и игнорировать плач. Однако У ребенка были другие планы. Очевидно, он почувствовал, что отец задумал какой-то не предвещающий ничего хорошего план, резко выбросил вперед пухлую ручку и сорвал очки Хьюго.

В последнее время это стало одной из любимых забав Тео, хотя он мог таким образом развлекаться только тогда, когда отец не надевал контактные линзы. Однако он очень хорошо использовал возможности, и сейчас, когда Хьюго не проявил должной бдительности, сын легко провернул свой трюк. Очки упали на пол, и при тусклом освещении ночника Хьюго не видел, куда именно они упали. Пока он ползал на четвереньках по грубым доскам пола, Тео продолжал победно орать из кроватки.

Хьюго думал о несправедливости отцовства. В дальнейшем Тео не будет помнить эти полуночные бдения, самые очевидные и яркие свидетельства отцовской жертвенности и преданности. Наконец он нашел очки и на цыпочках пошел прочь, продолжая размышлять, что, с другой стороны, сын слово в слово запомнит все неприятные разговоры, в мельчайших деталях все трудные моменты и соответствующим образом будет восстанавливать в памяти свое детство. Точно так же, как Хьюго со своими родителями. И был еще один момент, который Хьюго никак не мог исправить. И мать, и отец умерли, и у него нет возможности сказать им, что теперь он знает, через что они прошли ради него.

— Дерьмо!

Ночник погас. Из-за окрашенных черной краской окон теперь было невозможно ничего рассмотреть. Хьюго наступил на пластиковую черепаху сына, затем пролетел на дикой скорости по комнате и врезался головой в комод Тео. Грохот от столкновения и крик боли Хьюго испугали ребенка, который лежал в кромешной тьме. Ему, возможно, казалось, что наступил конец света. Понятной реакций стали душераздирающе пронзительные крики.

У Хьюго гудела голова. Он пополз по полу детской, пробираясь сквозь мины и ловушки из разбросанных игрушек. Он резко вскрикнул от боли, надавив коленом на деревянный кирпич, и выругался, столкнувшись с чем-то большим и пластиковым. Это чудище сразу же замигало лампочками и стало исполнять электронным голосом «Маргаритка, маргаритка». Хьюго узнал «Глупую Улитку», многофункциональное чудовище, которое кто-то прислал в подарок Тео из Америки. Предположительно, это был кто-то из немногочисленных знакомых Аманды, с кем она не успела разругаться.

Хьюго всегда считал Улитку уродливой и вульгарной, тем не менее до него мгновенно дошли ее преимущества в сложившейся ситуации. Освещение включалось нажатием большой кнопки в верхней части игрушки. Таким образом Хьюго и продвигался по полу детской, с регулярными интервалами стукая Улитку по голове, чтобы осветить себе путь. Одновременно он с вожделением думал о кровати.

Однако Тео продолжал кричать. Было очевидно, что спать он не собирается. Хьюго поднес часы к глазам и увидел, что сейчас без четверти шесть. Было ясно, что ребенок решил начать день в этот ранний час, и несчастный Хьюго принял неизбежное.

— Время покушать и помыться, Тео, — объявил он самым радостным голосом, который у него получился. На самом деле радости в нем было мало.

Хьюго ненавидел мытье Тео. Ребенок был вертким и скользким, как рыба, и явно уверенным в своем умении плавать. Он постоянно пытался вырваться из рук отца. Хьюго с трудом его удерживал, у него при этом всегда учащался пульс. Отец боялся утопить сына, боялся даже натирать шампунем крошечную, нежную головку, на которой еще не полностью сформировались кости.

Вынимать Тео из воды было еще хуже. При контакте с воздухом мокрый ребенок издавал дикий рев, который продолжался, разрывая барабанные перепонки, на протяжении всех попыток Хьюго его высушить и намазать детским маслом дергающееся и извивающееся тельце. К концу этого этапа мокрый, испачканный маслом, потный от страха и усилий Хьюго, у которого также подгибались ноги, сам мог бы с большим удовольствием принять ванну. Но времени не было.

Вместо ванны его ждали подгузники. Хьюго понимал, что миллионы родителей, причем гораздо более тупых, чем он, ежедневно успешно их надевают на своих детей, но, несмотря на все попытки, у него это получалось с трудом. Из двух клейких лент, по одной с каждой стороны, всегда удавалось приклеить только одну. Тео постоянно извивался и мешал. Хьюго обычно смотрел на упаковку памперсов, изучал рисунок и тщетно пытался понять, как люди добиваются такого результата. Из всего, связанного с подгузниками, Хьюго определенно знал только одну вещь. Как только он с большим трудом надевал на Тео новый, ребенок мгновенно писался. Каждый раз.

Следующим этапом было одевание Тео. Этот этап Хьюго ненавидел больше всего. Ребенок определенно рассматривал его как попытку убийства и на протяжении всего этапа орал так, что кровь стыла в венах. Хьюго казалось ироничным то, что Тео радостно вырвался бы из его рук и головой вперед нырнул в ванну, но считал себя в опасности, когда отец его просто одевал.

Затем наступал этап кормления.

— Завтрак, Тео, — тяжело дыша, объявил Хьюго, который отказался от борьбы с кнопками. Примерно половину он застегнул. Придется этим и ограничиться.

Кормление Тео вызывало у него почти такой же ужас, как все остальные ритуалы, вместе взятые. Теперь ребенку исполнилось четыре месяца, и он начал уже есть твердую пищу, что, по мнению

Хьюго, свидетельствовало об отвернувшейся от него удаче. Ни Аманде, ни няне Харрис не приходилось общаться с Тео, разбрасывающим рисовую кашу по кухне. Эти пятна почти мгновенно застывали и по консистенции напоминали бетон. Тео очень не понравилось сидение на высоком детском стульчике, и он орал так сильно, возмущаясь тем, что привязан к нему, что Хьюго его пожалел Он немного ослабил ремни и отвернулся всего на несколько секунд. Повернувшись, отец увидел перепачканного едой ребенка, заглядывающего через край с явным намерением выпрыгнуть.