Еда, кстати, тоже изменилась. Миссис Криппс готовит «мясной хлеб». Теперь понятно, почему его так назвали – хлебных крошек в нем больше, чем всего остального. Один раз мы ели фаршированные бараньи сердца – ужасная гадость! Хотя ты, наверное, живешь на одних галетах и пеммикане (кстати, что это такое? Звучит как сушеный пеликан) и еще сгущенке, потому что на эсминцах нет коров. Пожалуй, это и к лучшему – у них ведь четыре желудка, а вдруг их затошнит? Теперь мы разводим кур. Макалпайн ужасно злится, но бабушка говорит, что яйца очень полезны Зоуи, Уиллсу и Роли. Видимо, я принадлежу к тем, кому они не нужны. Кур зовут Флосси, Берил, Квини, Руби и Бренда – самые бабушкины нелюбимые имена. Кстати, об именах: Зоуи опять придумывает имя ребенку. Из последнего: Роберта или Дермот. Пап, серьезно, тебе надо положить этому конец!

Только что мимо пролетели небольшие самолеты. Я бы хотела полететь на таком к тебе. Я ужасно скучаю [подумав, она тщательно вымарала последнюю фразу]. Жаль, что тебя нет с нами. Сегодня я еду к зубному в Танбридж Уэллс с тетей Вилли, а она едет к маме, которая свихнулась. Очень надеюсь тоже ее повидать – я ни разу не видела сумасшедших. Ты так и не ответил насчет карманных денег. Я надеюсь, все образуется – или я попрошу тетю Рейч одолжить мне почтовых марок.

Вот и гонг – время завтракать, так что пойду, пожалуй, хотя нам почти всегда дают невкусные хлопья – похоже, мои любимые с изюмом и орехами в магазине кончились. Тетя Рейч измерила мой рост на двери столовой: с прошлого Рождества я выросла на полдюйма.

Пап, береги себя. Не подхвати там цингу – я читала, для моряков это настоящее бедствие. Если увидишь больного, напиши мне, как он выглядит. О них часто упоминают в книжках, но нигде не объясняется, что это такое. Кажется, от цинги помогает лайм, так что держи под рукой бутылочку сока. Впрочем, это, наверное, устаревшая болезнь вроде чумы.

«28 мая, вторник

Не было возможности написать вчера, потому что мы ездили в Танбридж Уэллс. До станции доехали на машине, а потом сели в поезд, чтобы сэкономить бензин. Со всех станций убрали таблички с названиями. Ужасно, наверное, когда едешь куда-нибудь в первый раз и не ориентируешься. Разумеется, я понимаю – так сделали, чтобы запутать немцев, только разве они станут ездить на наших поездах?

Мне поставили две пломбы; мистер Алабоун велел прийти через полгода. Тетя Вилли была ко мне очень добра. Мы пошли в чайную, ели там булочки и маленький кусочек шоколадного торта, а потом поехали в Форрест-Корт, где лежит ее мама, леди Райдал. Мы купили ей букет цветов – очень красивые тюльпаны, белые в розовую полоску – и мятное суфле. Я спросила, можно ли мне тоже ее повидать, и тетя Вилли сперва не разрешила, но я сказала, что мне очень хочется (не призналась, почему), и тогда она согласилась, только предупредила, что я могу расстроиться. «Она не всегда помнит людей». Сначала мы ждали в холле на первом этаже, потом вышла сестра и повела нас длинным коридором. Пахло мастикой и хлоркой. Тетя Вилли спросила сестру, как мама. Та ответила – по-прежнему, пожилые долго привыкают.

Леди Райдал сидела на постели с кучей подушек за спиной. Волосы, всегда аккуратно забранные в пучок, теперь свисали в беспорядке. В комнате было затхло и немного воняло туалетом. Когда мы вошли, она разговаривала непонятно с кем. Заметив тетю Вилли, она спросила: «А что стало с Брайант? Ты ее отослала, да? Как это жестоко!» Брайант взяла выходной, ответила тетя Вилли, на что леди Райдал возразила: она служила у нее пятнадцать лет и ни разу не брала выходной! Мы показали ей тюльпаны, но они ей совсем не понравились. Тетя Вилли нашла вазу, налила воды из умывальника и поставила цветы на тумбочку возле кровати. Леди Райдал уставилась на меня и спросила, где моя мать? Я не знала, что ответить, кроме как «умерла», но тетя Вилли тихо сказала: «Она думает, что ты – Нора», и тут леди Райдал взорвалась: «Не смей разговаривать, пока к тебе не обратились! Ну где же Джессика! Она бы не позволила держать меня в этом ужасном месте. Никто меня не любит! Чай подают индийский, серебро унесли, огрызаются! Не пускают ко мне Хьюберта, друзей не пускают! Я все знаю – за этим стоит леди Элгар, я им так и сказала, а они не нашлись что ответить! Эта женщина всегда меня ненавидела: мало ей было разрушить карьеру бедного Хьюберта, так она еще и заманила меня сюда и оставила гнить в этом Богом забытом месте! Я им пишу – леди Тадеме, леди Стэнфорд, леди Берн-Джонс, но никто не отвечает, а Джессике я не могу написать, она сменила фамилию…» Она принялась метаться на постели так, что подушки упали на пол. Тетя Вилли попыталась ее обнять, но леди Райдал оказалась удивительно сильной и оттолкнула ее, крича: «И я не хочу пользоваться горшком! Подумать только, со мной смеют заговаривать о таких вещах!» Потом она заплакала, и это было ужасно – таким тоненьким, хнычущим голоском. Наконец тете Вилли удалось ее обнять и успокоить. «Не могли бы вы меня подвезти, – попросила она, – тут недалеко, я живу на Гамильтон-террас, только вот номер забыла, синяя такая дверь… Брайант угостит вас чаем на кухне, и мы позвоним в полицию…» Тут она взглянула на тетю Вилли в первый раз и спросила: «А мы знакомы?» Та ей объяснила, кто она, и достала коробку. «Я привезла твои любимые мятные суфле». Леди Райдал открыла коробку, посмотрела на них и сказала: «Меня мучает ужасное подозрение, что Хьюберт умер, а мне не говорят. Это единственно возможное объяснение, почему он не пришел забрать меня отсюда». – «Да, мамочка, он умер, потому и не пришел». Потом они помолчали немножко, и леди Райдал пожаловалась: «Они ничего не понимают! Мне нужна Брайант, она помнит все номера, без нее телефон бесполезен! Я заказала визитки, но не могу их оставить, а ведь так принято! Я должна поддерживать связи! Какой-то злодей увез меня, хитростью заманил сюда и оставил ни с чем! Жуткий, нескончаемый кошмар…» Она умолкла, глянула на тетю Вилли и спросила совсем другим тоном, тихо и боязливо: «Я что, в аду? Вот так оно, значит, все и есть?» А тетя Вилли снова обняла ее и сказала: нет, совсем нет, и тут в дверь постучали, вошла медсестра, и тетя велела мне выйти и подождать, так что я не знаю, чем дело кончилось.

В такси по пути на станцию тетя Вилли молча курила, а в поезде сказала, что не надо было брать меня с собой – одно расстройство, а я возразила: это не повод. Еще я спросила, почему же леди Райдал не может вернуться домой, раз ей так плохо, а тетя Вилли сказала – бесполезно, она там не останется, плюс ей нужен серьезный уход из-за «несдержания». Кажется, это означает, что ты не можешь дотерпеть до туалета – какой ужас! – а тетя Вилли сказала, ей дают успокоительные, и она со временем привыкнет. Может быть, люди сходят с ума от скуки? Леди Райдал жила безрадостно, ей никогда ничего не нравилось… Но я не стала спрашивать тетю Вилли, она и без того была расстроена. Вместо этого я сказала: «Наверное, она съела суфле после нашего ухода», ведь это просто ужасно – потратить свою норму сладкого на человека, которому не понравился подарок, а тетя Вилли улыбнулась и сказала, что, наверное, я права. Потом она спросила, сколько папа дает мне за пломбы, и я ответила – шиллинг за каждую, и тогда она дала два.