садовник в Визеу так ее отделал, я думал, ей на ноги не встать, а они вон куда ее принесли! Крепкой, видать, породы-то!

— Говорите потише, — молвила Тереза. — Так вот... когда будете приносить письма, передавайте ей, хорошо? Я уж посылала ее в тюрьму, да не пропустили.

— Годится, не худо придумано. Оставайтесь с богом, менина.

Добрая весть порадовала Симана. В тот день божественное провидение смилостивилось над ним. Выздоровление Марианы и возможность переписываться с Терезой доставили ему величайшую радость, какую могли только ниспослать небеса в непроглядную тьму его несчастия.

И Симан со всем пылом души возблагодарил Господа, а Жоан да Круз тем временем расставлял в камере мебель, купленную им у торговца подержанными вещами; вдруг кузнец приостановил работу и проговорил:

— Ладно, скажу вам еще одно, сперва-то не хотел, думаю, пускай будет суприз.

— Что такое?

— Мариана моя со мной приехала; покуда осталась на постоялом дворе, занемоглось ей; но завтра придет сюда прибираться и стряпать.

Весть эта вызвала у юноши чувство, которого не выразить словами; и, весь в его власти, Симан, грустно помолчав, молвил:

— Стало быть, моя злополучная звезда и впрямь вовлекает вашу несчастную дочь во все бездны, уготованные мне! Ангел милосердия, как достойна ты небес, моя бедная!

— Что за речи, сеньор? — перебил кузнец. — Можно подумать, разогорчила вас моя весть!..

— Сеньор Жоан, — торжественно молвил узник, — не оставляйте здесь свою милую дочь. Позвольте мне увидеться с нею, приведите сюда один раз; но не оставляйте ее здесь, ибо я не вправе губить жизнь Марианы. Каково-то ей будет в Порто, где она окажется в одиночестве, без друзей, а ведь при ее красоте бедняжку будут преследовать искательствами?!

— Преследовать! Еще чего! Не из таких она, кто позволит, чтоб преследовали!.. Пусть попробуют, живехонько опомнятся. Сеньор мой и друг, есть женщины ровно груши зеленые: ткнет пальцем мужик — твердо, ну и отстанет, все равно не съесть. Такие дела. Девушка вся в мать. Жена-то моя, земля ей пухом, с норовом была: я, когда ее обхаживал, раз как-то возьми да и ущипни ее за ляжку. И тут оборотилась она ко мне, да со всего маху как залепит пощечину, да еще одну, посейчас чувствительно. Мариана... да у нее норов не дай бог! Коли случится вам, сеньор, повстречать Мендеса, есть в Визеу такой дворянчик, спросите-ка, помнит ли, как Мариана отходила его уздечкой только за то, что он туфлю ее погладил, когда она ехала на ослице!

Симан улыбнулся многословному дифирамбу в честь отваги Марианы и втайне возгордился при воспоминании о том, как нежна и ласкова была девушка с ним все те восемь месяцев, когда они почти постоянно жили бок о бок.

— Но как же вы будете обходиться без дочери? — все же не отступался узник.

— Устроюсь как-нибудь. Есть у меня невестка, старуха уже, переберется ко мне, будет мне стряпать. А вы, ваша милость, недолго здесь пробудете... Сеньор коррежидор хлопочет о вашем освобождении, и для меня ясно как божий день, что выйдете вы на свободу. А, ладно, скажу все как есть: кабы не взял я девчонку с собой в Порто, она бы лопнула, словно каштан печеный. Я ведь умом не обижен, сеньор фидалго. Любит она вас всей душой, ваша милость. Это такая же правда, как то, что я зовусь Жоаном. Так ей на роду написано, что уж тут поделаешь? Пускай ее, вы, сеньор Симан, ей худого не сделаете, коли остались еще в этом мире люди чести!

Симан, заключив кузнеца в объятия, вскричал:

— Мой благородный друг, когда бы мог я стать супругом вашей дочери!

— Еще чего, супругом! — сказал кузнец, и впервые со дня их знакомства Симан увидел слезы, блеснувшие у него на глазах. — Мне такое и в голову не приходило, да и ей тоже! Я знаю, что я кузнец, она знает, что может быть вам служанкой, и больше никем, сеньор Симан; но скажу вам одну вещь: хотел бы я, чтобы все мои друзья были такими несчастными, каким были бы вы, сеньор, когда женились бы на бедной девушке. Не будем об этом, а то гляньте, какое чудо — плачу я; а уж коли такое на меня найдет, мне не остановиться, прямо тебе фонтан... Ладно, за дело: стол, значит, сюда, комод сюда... два стула с этой стороны да два с той. Кровать вот здесь. Сундук под кровать. Таз и кувшин с водой на эту штуковину, не знаю, как называется. Простыни и прочие тряпки — это все у девушки. Завтра будет у вас камера что твоя часовенка. Мариана уже велела мне купить две таких... Как зовутся посудины, где цветы держат срезанные?

— Вазы.

— Верно, две вазы для цветов, да не знаю, где их продают. Схожу, принесу обед, а то девчонка подумает, меня из тюрьмы не выпускают. Вчера-то вечером меня сюда не впустили, не успел я сказать вам, но при мне было письмецо от матушки вашей к сеньору дезембаргадору, пошел я к нему, и нынче же поутру мне прямо на постоялый двор принесли разрешение от самого сеньора начальника полиции. До скорого свиданьица.

XVI

Сейчас я хочу отвлечься и рассказать об одном случае, не вполне связанном с ходом событий, но пришедшемся кстати, дабы явить определенные стороны характера бывшего коррежидора Визеу, в ту пору уже получившего отставку.

Уже было рассказано, что Мануэл Ботельо, его первенец, вернувшийся в Коимбру, дабы продолжать занятия математикой, бежал оттуда в Испанию с одной дамой, нарушившей верность супругу, студенту с Азорских островов, изучавшему медицину.

Целый год Мануэл Ботельо вместе с беглянкою прожил в Ла-Корунье на средства, которые получал от матери: та, готовая ради старшего сына на все, посылала ему деньги, продавая постепенно свои драгоценности и лишая дочерей украшений, приличествовавших их летам и положению.

Наконец источник сей иссяк, другого же не было. Дона Рита отписала сыну, что за неимением средств перестала помогать Симану; и теперь не может посылать ему, Мануэлу, ничего из скудных своих сбережений, ибо обязана платить за содержание Симана человеку, который из сострадания взял сии обязанности на себя в Визеу и продолжает исполнять их в Порто. В утешение она приглашала