некоторых случаев чахотки, вспыхивали последними язычками жизненного пламени в речах больной, когда инокини заводили разговор о потустороннем блаженстве. Порой ясный ум Терезы побуждал капеллана вторгаться в область философии, и он начинал рассуждать о бессмертии души, на что необразованная барышня отвечала доводами в пользу вечного союза двух душ, обрекших себя друг другу уже в этом мире; и доводы ее, хоть немногословные, были столь убедительны, что падре подумывал, не ересь ли подтверждать мысль, не вписанную ни в одно из четырех евангелий.

Медицинская братия уже дивилась упорству этой жизни. Аббатиса написала письмо кузену Тадеу, торопя его повидаться с ангелом, который вот-вот покинет землю. Старик, смягчившийся из благочестия, а быть может, и из отцовской любви, решил взять дочь из монастыря в надежде, что ее еще удастся спасти. Решение это упрочилось еще по одной веской причине: приговоренного перевели в тюрьму Порто. Поэтому фидалго не стал мешкать и прибыл в Порто в тот самый день, когда монахиня, переписывавшаяся с приятельницей из Ламего, вручила больной нижеследующее письмо Симана:

«Не покидай меня, Тереза, помедли. Передо мной не маячат более ни виселица, ни смерть. Мой отец оказывает мне покровительство, и спасение возможно. Закрепи на сердце последние волоконца своей жизни. Дли ее, покуда я могу тебе сказать, что все еще надеюсь. Завтра меня отправляют в тюрьму Порто, где я буду дожидаться оправдания или изменения приговора. Жизнь — это все. Я могу любить тебя и в изгнании. Повсюду есть небо, и цветы, и Бог. Если ты будешь жить, то когда-нибудь обретешь и свободу; могильной же плиты никогда не поднять. Живи, Тереза, живи! Еще несколько дней назад мне представлялось иногда, как твои слезы смывают после казни кровавую пену с губ повешенного. Теперь пора этих страшных видений миновала. Теперь мне дышится свободней в тюремном аду: петля палача во сне уже не сдавливает мне горло. Я уже поднимаю глаза к небу и признаю промысел Божий, не оставляющий несчастных. Вчера я видел наши звезды, те, которым мы поверяли тайны в ночи разлуки. Я возвратился к жизни, и сердце мое полнится надеждами. Не умирай, дитя души моей!»

Была уже поздняя ночь, когда Тереза, сидя в постели, прочла это письмо. Позвав служанку, она попросила, чтобы та помогла ей одеться. Велела растворить окно и прижалась лбом к железной решетке. Окно выходило на море, а море в ту ночь было словно огромное серебряное пламя; и в великолепии полной луны меркло сияние звезд, которые Тереза выискивала в небесах.

— Вон они! — воскликнула девушка.

— Кто «они», сеньора? — спросила Констанса.

— Мои звезды... бледные, как я... Жить, только бы жить! — воскликнула она, выпрямившись и прижав ко лбу исхудалые, мертвенно белые пальцы. — Я хочу жить Господи, дай мне жизнь!

— Вы будете жить, менина! Бог милостив, вы будете жить! — сказала служанка. — Но не дышите ночным воздухом. Над рекою туман, он вам очень вреден.

— Оставь меня, оставь, все это жизнь... Я так давно не видела неба. Я воскресаю, Констанса, чувствую, что воскресаю! Почему не вдыхала я этот воздух каждую ночь? Неужели я смогу прожить еще несколько лет? Смогу, правда, милая Констанса? Молись же, молись горячее Пречистой Деве! Давай молиться вместе... Давай, ведь Симан не умрет... Мой Симан будет жить, и он хочет, чтобы я была жива. Завтра он будет в Порто; быть может, он уже здесь...

— Кто, моя сеньора?!

— Симан; завтра Симан приедет в Порто.

Служанка решила, что госпожа ее бредит, но перечить не стала.

— Вы письмо от него получили, барышня? — полюбопытствовала она, полагая, что тем самым длит мгновение радости, порожденной жаром недуга.

— Получила... хочешь, прочту...

И Тереза прочла письмо, к величайшему изумлению служанки, убедившейся, что все правда.

— Теперь помолимся, ладно? Ты ведь не из числа его врагов, правда же? Послушай, Констанса, если мы с ним поженимся, я возьму тебя к нам. Тебе будет хорошо, вот увидишь. Хочешь служить у нас?

— Хочу, моя сеньора, хочу; но удастся ли ему избавиться от смертного приговора?

— Удастся, вот увидишь, удастся; отец его избавит... И Пречистая Дева соединит нас. Но ведь я умираю... ведь я умираю, Господи...

И Тереза содрогнулась от рыданий, судорожно прижав руки к груди.

— Ведь у меня уж и сил нет!.. Все говорят, я вот-вот умру, лекарь мне уж ничего не прописывает!.. Лучше бы мне не дожить до этого часа! Умереть, когда появилась надежда, о Матерь Божия!

И девушка преклонила колени перед аналоем, который привезла из своей опочивальни в Визеу; перед этим аналоем с образом Богоматери молились мать ее и бабка, и полные сострадания очи Пречистой приняли в миг смерти каждой из этих сеньор последний, уже потухающий взгляд.

XIV

На следующий день после вышеописанных событий Тадеу де Албукерке появился в привратницкой монастыря Моншике и велел доложить о себе настоятельнице.

Его кузина — первая, кого он увидел в приемной, — вышла, осушая слезы радости.

— Не думайте, что я плачу от горя, кузен, — молвила она. — Быть может, коли смилостивится Господь, наш ангел спасется. Нынче утром она без посторонней помощи ходила по опочивальне, я сама видела. И с виду она нынче совсем другая! Это чудо, кузен, и сотворили его две святые угодницы, чьи мощи, целехонькие, хранятся у нас в обители, и самые примерные монахини им поклоняются. Если и дальше так пойдет, Тереза останется с нами; с небесного изволения, ангел пребудет при нас несколько лет...

— Весьма рад тому, что вы мне сообщаете, дорогая моя кузина, — прервал ее фидалго. — Я принял решение увезти дочь в Визеу, воздух родины пойдет ей на пользу, он здоровее, чем здесь, в Порто.

— Еще не время для такого долгого и тяжелого путешествия, кузен. Нечего и думать о том, чтобы она пускалась в дорогу. Вспомните, еще намедни мы опасались, что нынче найдем ее бездыханною. Позвольте ей пробыть здесь еще несколько месяцев; потом увозите, перечить не стану; но покуда не могу допустить подобную опрометчивость.

— Еще опрометчивей, — возразил старик, — оставлять ее в Порто, куда с часу на час должен прибыть злодей, убивший моего племянника.