Он увидел, как Мурзилка повел вокруг затравленным и обреченным взглядом, как попятился к обрыву Григорий, а Пашка вскарабкался на вездеход, пылая от любопытства, и только этот парень стоял в воде, как приговоренный, этот парень…

Шварц понял вдруг, что надо – первым делом убрать вот этого из воды.

– Эй! – скомандовал он. – В кузов, быстро!

Парень подчинился без промедления. С какой-то лихорадочной поспешностью на негнущихся ногах вскарабкался он на берег, подбежал к вездеходу, но в кузов сразу не полез, а стал мочиться на гусеницу вездехода, глядя перед собой бездумными, слепыми глазами.

– Николай, Лена! – распоряжался Шварц. – Вы тоже в кузов давайте. И парня держите, чтоб дела нам не испортил… Сашка, в кабину! И чтоб видно никого не было!

Теперь уже отчетливо вдалеке слышался рев мотора.

– Максимыч! – позвал Шварц.

Мурзилка с тоской поглядел на него.

– Поможешь, от суда избавлю. Честно. Мне одно надо: чтоб он на землю спустился. Чтоб из кабины вылез, понимаешь?

X

Кузов был завален мешками с рыбой и за кабиной, где все они сидели, согнувшись в три погибели – ибо брезентовая крыша кузова давно сгнила и поверх бортов торчали лишь гнутые ржавые ребра, когда-то поддерживавшие ее, скопилась вонючая вода, розовая от рыбьей крови. К счастью, Николай оказался между нею и этим парнем, опрокинувшимся на мешок, как мертвый. Над синеватой верхней губой парня она заметила несколько волосиков, и тут только подумала, что этот солдат, скорее всего, не старше ее. Она видела белую и слабую, как у подростка, шею и еще ногу, синюю от холода, в луже розоватой воды. И почему-то мысль о том, что эта нога с желтыми ногтями и скрюченными пальцами принадлежит ее ровеснику, была ей отвратительна. Никогда за все годы жизни она не думала, что можно подвергнуться столь страшному физическому унижению. Больше она ничего не видела – только напряженно-внимательный профиль Николая и его вспыхивающий огнем ожидания желтый глаз.

Снаружи была сначала какая-то суета, но потом все стихло, и только один звук неумолимо ширился и нарастал, вытесняя из пространства меж небом и землей и шум прибоя, и шорохи ветра, и крики чаек. Теперь он слышался совсем близко: сотрясая Мурзилкин вездеход, низом стлался грозный рокот мотора и тяжелый лязг рвущих землю гусениц. В какой-то момент звук достиг такой густоты и силы, что ей показалось, будто он висит над ними, и вот-вот накроет их, и раздавит. Взглянув на Николая, она увидела его огненный глаз, неистово вращающийся от невозможности увидеть, что происходит снаружи. Это показалось ей до того смешным, что она фыркнула, а он посмотрел на нее, приложил палец к губам и прошептал доверительно:

– Мотор не глушит, собака…

И тут все стихло.

Сильно запахло гарью, потом негромко что-то звякнуло.

– Люк открыл, – пояснил Николай и подмигнул ей.

За всю поездку она никогда не переживала знака важнее, чем это подмигивание занозистого и столь поначалу неприятного ей человека.

Потом чужой голос спросил:

– Ну что, Мурзилка, готово?

Сквозь оживший шум ветра и волн донесся слабый голос Мурзилки:

– Готово.

– Давай сто штук в кузов, быстро!

Снова стало слышно, как бьют в берег волны.

– Так ведь это, – забормотал Мурзилка, – таскать, это, надо… Мы уж наш вездеход забили…

– Да вы что, вашу мать, охренели, что ли?! – заорал майор. – Какого черта?!

– Думали, до Комиссарки допрем, там и разгрузимся – чего время терять? – бултыхался во вранье Мурзилка.

– Мудачье, – безразлично сказал майор. – Все не так надо было… Где Егоров?

Николай повернулся к парню и показал сильно сжатый кулак. Тот обреченно закрыл едва приоткрытые глаза.

– Где Егоров, я спрашиваю?!

– Ушел, – выдавил из себя Мурзилка. – По берегу, наверно…

– Так, – произнес чужой со злостью. – Вы все перепились, что ли? Что за машина с той стороны?!

Мурзилка не нашелся, что ответить, и неуверенно замычал. Николай вполголоса ругнулся.

– Чья машина? – снова спросил чужой.

– Моя, – вдруг сказал Шварц.

Воцарилась глубокая тишина. Николай что-то пошептал себе под нос и перекрестился. Она не удержалась и позволила себе выглянуть: метрах в двадцати от них стояла тяжелая хищная тварь на гусеницах с приплюснутым, как у лягушки, рылом. Высунувшись по пояс из кабины, наверху сидел человек. Круглое самоуверенное лицо его растягивала принужденная улыбка.

– Что прячешься, господин начальник? – почти весело спросил человек, смерив Шварца взглядом. – Или ловишь опять кого?

– Нет, – сказал Шварц, делая шаг к тягачу. – В прятки играю.

– Это дело, – одобрил чужой, оглядываясь по сторонам. – Опять Мурзилка набедокурил?

– Да вот, – отозвался Шварц, делая еще один шаг вперед. – На полтонны рыбы взял, а речка-то запрещенная…

– А, а! – развеселился чужой. – Это бывает с ним. Ворует, грешен.

– Рыбу-то я у него конфискую, сам понимаешь, – произнес Шварц задумчиво.

Майор помолчал.

– Это решай без меня, господин начальник… И так времени нет, а я тут с тобой заболтался…

– Ладно, – сказал Шварц не слишком уверенно. – А солярки не нальешь в вездеход, а то тронуться не можем?

– Солярки? – усмехнулся майор. – Кончилась, что ли?

– Ну.

– Налить можно, – расплылся в улыбке майор. – Почему не налить?

Он скользнул в люк. Военный тягач зарычал, развернулся, работая одной гусеницей, и двинул задним ходом к вездеходу, заставив Шварца отступить в сторону. Потом остановился, вздрогнул и рванулся вперед – несмотря на обрыв – прямо к реке.

– Уйдет! – закричал обманутый Шварц, вскарабкиваясь на крышу вездехода. – Саня, гони!

Она почувствовала, как мир закачался и в следующий момент вездеход уже ломился через прибрежные заросли, подминая под себя кусты. Один мешок с рыбой сразу развязался, и скользкие тела еще живых лососей оказались повсюду. Пластаясь по ним, полз к кабине Мурзилка, неизвестно как оказавшийся в кузове. Глаза его горели мрачным спиртовым огнем. Добравшись до кабины, он вдруг заорал, выпрямившись во весь рост:

– Давай! Отрезай, мать твою в душу! К реке не пускай его!

Рядом первобытно матерился Николай. Она увидела распахнутый в проклятьях земляной Мурзилкин рот, увидела, как мальчик-солдат, вцепившись в борт голубыми руками, беззвучно плачет. Она захотела, чтоб остановились и высадили ее – с нее довольно было приключений, довольно настоящего, всего довольно! – но не успела даже пикнуть. Осыпая песок, вездеход ухнул с берега в воду, она ударилась грудью о борт и тут же опрокинулась навзничь в вонючую жижу. Песком из-под гусениц чужака обдало весь кузов. Уже не видя ничего, сквозь лязг железа и дикий рев, услышала она чей-то крик в самое ухо: «Держись!» Различила стальной блеск воды и наваливающуюся на них сбоку темную тень. Потом – грохот, ощущение ускользающей из-под ног опоры – почти невесомость! – и вдруг стиснувший ее холод стремительной воды.