Он сел на камень и закурил. Река ворочалась в ночи, поблескивая лунной чешуей, как живая.

Конечно, я мог бы показать ей чудо, – глотая горький дым, думал он. – Я мог бы рассказать ей… О чем? О том, чему сам удивлялся всю жизнь. Об этой реке, от истоков до устья сильной и своенравной, как дракон… Но разве она захотела бы слушать? Глупая маленькая девочка – ей нужны слова любви, чтобы быть счастливой… А он… Он не хотел расставаться со своим одиночеством. Одиночество делало его чутким и прозорливым. И этот дар он не променял бы ни на ослепление счастливого любовника, ни на покой благополучной семейственности. Другое манило его: этот мир под пологом неба с приливающей луною и обнажившимися минералами звезд. Между тьмою нижнего мира и чернотою неба тоненькой, похожей на плесень пленочкой наросло живое, перемалываемое ненасытной драгой человечества. Он чувствовал свое ничтожество перед этой махиной, перед каждой вонючей трубой, изливающей в море помои и презервативы города. Он знал, что их ночной дозор смешон, коль уж основой нынешнего процветания человечества стало обязательное убиение живого. Но он неизбежно возвращался сюда, на берег реки под вулканом – просто потому, что здесь жизнь еще билась, бурлила, прорастала тундровым ягодником, шумела дремучей, непролазной тайгой, из глуши которой Великие Шаманы народов, когда-то населявших эту страну, оседлав небесного волка, поднимались к самым звездам, чтобы духи поведали им о том, как правильно жить, не оставляя на земле следа.

Шварц докурил сигарету. Шипел ледяной кипяток воды. Словно нож, рассекая ее, шли к верховьям реки огненные рыбы. Посвистывала трава, напившись за день солнца и влаги. На миг все стихло, и тут же у самого лица почувствовал Шварц взмах огромных крыл: это вместе с холодным ночным ветром сорвался с вершины вулкана Кутх – черный ворон, птица грома. Шварц не знал, что предвещает появление птицы. Но ему показалось, что мудрый ворон пророчит удачу.

Он вернулся к машине. Девочка спала, но ее близость больше не волновала его. Шварц лег на спину и сразу уснул.

VII

Утром опять был туман, холод, серость. Завтракали остатками вчерашнего ужина, пили чай – почему-то без сахара, – Сашка курил, пытался шутить, но шутки были глупые и от него пахло псиной. Николай, выбравшись из-под стланика, где он всю ночь хоронился от комаров, даже не умываясь, всыпал себе в кружку полпачки заварки и, выпив это зелье, тут же засверкал желтым глазом. Шварц отчужденно смотрел куда-то вдаль. Ей впервые стало почти до слез жаль себя, и она подумала, что вообще зря ввязалась в эту затею, в это безнадежное, в сущности, дело: ни один браконьер не сунется сюда, в эту комариную глушь…

Она снова мыла посуду, с ожесточением терла миски черным песком, чувствуя, как слипаются пальцы от холодного жира, и вспоминала почему-то свои прошлогодние каникулы в Крыму, жаркие горы, синее море, кофейни и музыку на берегу и дикий утес в глубине заповедной бухты, где она однажды всю ночь просидела с каким-то харьковским пареньком, которого звали Олег и который от заката до рассвета рассказывал ей про скифов и тавров, про Митридатову стену и самого Митридата – последнего грека, не пожелавшего стать римлянином, про все – про все, и про аргонавтов, разумеется, тоже, хотя они плыли в Колхиду и их «Арго» не мелькнул бы даже на горизонте, когда засиял рассвет. Наверное, это и была любовь – только тогда она не поняла этого. И так появился Юрочка и его отстойные друзья, с которыми, конечно же, теперь-то уж точно будет покончено. Почему «теперь» – она не смогла бы объяснить, но про «покончено» знала наверняка. «Потому что каждый настоящий выбор, проклятые сосунки, имеет и свою настоящую цену, будь то любовь, будь то одиночество, – так бы она сказала им. – А вы хотите ставить – и выигрывать, ничем никогда не рискуя. Вот…»

За кустами зарокотал мотор грузовика. «Слава богу, – подумала. – Уезжаем отсюда». Мучительно захотелось обратно в город, где был горячий душ и Мальцев с его наивной, но трогательной опекой.

Она собрала миски и поднялась наверх. Мужчины ждали ее у машины.

– Поехали? – спросил Сашка, взглянув на чистую посуду.

– Домой? – невольно вырвалось у нее.

– Нет, – сказал Шварц. – Сперва в устья́ спустимся, там поглядим.

Она почувствовала, что не выдерживает.

– А чего глядеть-то? – выпалила с неожиданным раздражением. – Какого черта ловить в такую погоду?

Шварц усмехнулся. Николай выругался и сплюнул через плечо:

– Так и сглазить недолго…

Она поняла, что ляпнула что-то не то. Словно порвалось что-то: Сашка дымил в кабине, молчал, как пень. От вчерашней его грубоватой игривости и следа не осталось. Она приготовилась терпеливо вытерпеть это испытание окуриванием и молчанием, но через некоторое время Сашка сам спросил – не то обиженно, не то разочарованно:

– Надоело с нами, что ли?

– Нет, – сказала она. – Просто устала. И не увидела ничего.

– Как это «ничего»? Все ты увидела.

– Что?

– Что надо.

Из леса дорога вывела на сильно заболоченную, поросшую диким шиповником равнину. Повсюду перламутром отраженного неба блестела вода. Вот-вот, казалось, пойдет дождь. Она закрыла глаза, чтобы не потеряться в этом однообразии. Сашка упорно вел буксующий и задыхающийся грузовик к краю земли – голому песчаному гребню, за которым сквозило унылой пустотой серое небо. Когда он достиг цели, ветер из-за гребня ударил по стеклам кабины мелким песком. Она открыла глаза. Перед нею был океан. С тяжелым гулом волны разбивались о черный пляж, заваленный грудами белых, как кости, веток. Над океаном низко шли тучи, добавляя мрачного торжества музыке серых волн, которые били в берег неторопливо, но с такою спокойной силой, что под ними вздрагивала земля.

– Повезло нам! – опять заорал Сашка весело. – Тихо сегодня! А то б не проехали, до самых колес волна добивает!

Страшно было спокойствие океана. Она подумала, что если бы вдруг его волны подступили к крымским берегам, то любимые ею набережные, кофейни, виноград у мансарды, резные зеленые тени, улитки и даже та одинокая скала, где мальчик Олег всю ночь по-своему признавался ей в любви, – все это в один день было бы смято, выстужено, замыто черным песком…

Они поехали по прибойке, но на этот раз недолго: пляж рассекала река.

– Ну вот, – сказал Сашка, заглушая мотор. – До устьёв добрались. Отсюда к дому двинем…

Снаружи был ветер. Там, где река вливалась в океан, на мутных волнах качались чайки. На противоположном берегу Лена заметила домик – тоже черный, почти сливающийся с бесконечными песками побережья. Рядом с домиком стояла какая-то расплющенная гусеничная машина, каких она прежде не видела. Людей не было.

Все выбрались из грузовика. Шварц достал бинокль и со своею почти комичной серьезностью принялся разглядывать другой берег в бинокль. Ей было холодно и хотелось есть.

– Э! – позвал вдруг Шварц.

– А? – отозвался Сашка.