«И мне тоже», – сказал он и поведал, что провел год, играя на деньги на скачках и собачьих бегах. Однако однажды ему надоело делать ставки, и он пошел к своей невесте и спросил: «Как насчет того, чтобы нам 20 декабря пожениться?» Она, как и Одри, родом из Северо-Западной Англии и была лишь ненамного более расточительной на слова в своем ответе. «Хорошо», – сказала она.

С того времени Пол работал управляющим небольшого предприятия на рыбном рынке. «Это неплохая жизнь, – сказал он. – Вы работаете с семи утра до часа дня, шесть дней в неделю, но остальная часть времени ваша. Я ни разу не брал отпуск с тех пор, как начал работать. Жизнь один сплошной длинный отпуск».

Тогда мы жили в деревне около аэродрома, на котором базировалась эскадрилья канадских истребителей. Днем в субботу Пол и я пошли на карнавал, организованный канадцами. Ему понравились окружающая зеленая сельская местность, и здания, построенные из котсуолдского камня[133], и крыши, покрытые шифером из Коллиуэстона[134]. «Я полагаю, что ты привык к этому, – сказал он, – но после Ливерпуля для меня это выглядит довольно удивительно».

Затем он спросил, хотел бы я снова участвовать в боевых вылетах. Я сказал, что не хочу, и он, казалось, был немного разочарован в ответе. «Мне иногда жаль, что я не могу сделать еще пару, – сказал он. – Лишь для развлечения и встряски».

Карнавал с его смесью жителей Ратленда и канадских военнослужащих с их женами имел огромный успех, и только потому, что шоколад, все еще нормируемый в Англии, продавался свободно и были ларьки, продававшие хот-доги и гамбургеры – блюда, которым еще предстояло освоить коммерческий рынок Англии. Мы посмотрели кадриль, оркестр трубочистов и несколько ковбойских трюков. Пол, казалось, наслаждался каждой минутой.

Вечером он рассказал нам, что в течение некоторого времени после войны страдал от болей в желудке и что его доктор, подозревая язву, прописал ему диету из рыбы и молока. Однажды Пол решил, что он также может умереть, если будет продолжать есть «эту дрянь», и вернулся к обильной еде и пьянству. С тех пор его желудок редко беспокоил его. «Это был случай, когда дух взял верх над материей», – бодро сказал он.

Когда пришло время идти спать, я сказал, что надеюсь, что он будет спать хорошо. «Когда я засыпаю, это – маленькая смерть», – ответил он. И это были его последние слова, отмеченные в моем дневнике. На следующий день он на поезде вернулся в Ливерпуль, мы договорились видеть друг друга чаще, но так и не увиделись, и мои письма и рождественские открытки остались без ответа. Одри и я переехали из Ратленда в Хартфордшир, и в конце концов я прекратил посылать открытки.

Прошло шестнадцать лет с тех пор, как я в последний раз видел Пола, и я начал поиск, ища «Санджест» в телефонном справочнике Ливерпуля. Там была одна фамилия.

Женщина, которая ответила на мой звонок, сказала, что в доме нет никаких Санджестов. Миссис Санджест, которая жила там перед ней, была пожилой, одинокой дамой, переехавшей на юг Англии.

Я написал на прежний адрес Пола, но женщина, которая теперь там жила, ответила, что никогда не слышала о нем. Она жила в доме в течение четырех лет, а предыдущими жителями были мистер и миссис Адамс, которые эмигрировали в Австралию.

Тогда я стал искать фамилию Санджест в каждом телефоном справочнике Великобритании. Их было семь. Я позвонил каждому, но ни один из них не был связан с Полом, и при этом они не слышали о нем.

Я навел справки и обнаружил, что рыбный рынок был закрыт много лет назад.

Казалось, что Пол сделал все, чтобы его было трудно отыскать.

Я знал, что Рей был родом из деревни в Норфолке, и имел смутное подозрение, что «Сент-Мэри» было частью ее названия. Три подобных деревни действительно существовали около Нориджа, и я решил, когда погода улучшится, поехать туда и навести справки. Поиск через телефонные справочники был неудачен.

Военная дружба, порожденная необходимостью взаимной защиты и поддержки, редко переживает расслабленный, безопасный мир. Когда я отправился в свой дом в деревне, а Гарри остался в Лондоне, было неизбежно, что связи, существовавшие между нами, должны будут тихо разорваться. Он бросил свои попытки стать адвокатом, побежденный больше любовью к удовольствиям, чем нехваткой способностей, и стал жить, и хорошо жить, своим умом. Время от времени я получал художественные открытки из-за границы, когда он посещал такие места, как Ле-Туке и Монте-Карло. Иногда приходили письма. Одно из них, написанное в 1950 г., начиналось так:

Он основал в лондонском Уэст-Энде клуб и хотел, чтобы я стал его спонсором. Все, что требовалось, как он писал, было то, чтобы я пожелал «замолвить слово» за него. В конце письма он приводил несколько неопределенных деталей о клубе и заканчивал его так:

Я ответил, что он может рассчитывать на меня и что я могу замолвить за него более чем одно хорошее слово.

Прошло почти два года, прежде чем я снова получил от него какое-либо известие, письмо начиналось:

Он сообщил мою фамилию как человека, который может поручиться за него при приеме на работу в почтовое отделение, и, естественно, когда пришло официальное письмо с запросом рекомендации, я охотно дал ее. Но с этого момента Гарри исчез из моей жизни. Он не отвечал на письма, и в конце концов я прекратил писать.

Прошло девять лет, и я оставил надежду увидеть его снова, когда он позвонил. К этому времени я жил около Поттерс-Бара[135]; он получил номер от моей матери, которая все еще жила в Гануик-Корнер.

Это был нелегкий разговор. Я был потрясен, когда он назвал меня «сэр» не из шутливого подобострастия, а из желания быть официально вежливым. Он сказал, что был женат в течение пяти лет и что у него нет детей. Теперь он работал в диспетчерской электростанции в Уиллисдэне[136].