В то время я даже не знала, как называется страна, где я родилась, не говоря уже о деревне, рядом с которой было отцовское поле. У меня не было ни денег, ни карт, ни практического опыта в чем бы то ни было.

Я поняла, что я просто сменила одну тюрьму на другую. На чердаке далеко не так удобно, как в доме Управляющего, зато гораздо опаснее. Гнев снова вскипел во мне, накрыл приливной волной. Пусть я освободилась от Управляющего, за меня все равно решают другие!

Зачем, зачем Федеро и Танцовщица исподволь развивали во мне стремление к независимости? Разве в неведении мне не жилось бы легче? Я могла бы превратиться в знатную даму и прожила бы жизнь, для которой меня купили.

Я решила, что не доставлю удовлетворения и им.

В ту ночь мои спасители вернулись с несколькими мешками. Я сразу догадалась, что в них запасы еды. Федеро снова вырядился простым рабочим; на Танцовщице была, как всегда, свободная туника. Танцовщица сложила мешки на полу, предварительно расчистив небольшой участок. Затем они с Федеро соорудили столик из двух ящиков и трех досок. Из одного мешка Танцовщица достала лампу под абажуром, а Федеро придвинул нам ящики поменьше, на которых можно было сидеть.

Вскоре мы расселись вокруг импровизированного столика. Между нами лежало несколько шишковатых морковок, связка сладкого лука и пригоршня маленьких ржаных булочек. Во время приготовлений они оба молчали. Я решила ни за что не заговаривать первой.

— Мы цивилизованные люди, — сказал наконец Федеро. — Мы сидим за столом, и перед нами лежит еда.

— Разделять трапезу — традиция моего племени, — добавила Танцовщица.

В их голосах я уловила отчаянное желание хоть отчасти возместить ущерб и возобновить нормальное общение.

Я молча глядела на них в упор.

Они не отводили взглядов в сторону. Федеро казался озадаченным, Танцовщица бросала на меня откровенно равнодушные взгляды. Во всяком случае, догадаться, о чем она думает, по ее лицу я не могла — все же она не была человеком. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.

Я не выдержала первой.

— Она была корова, — сказала я на своем родном языке.

Федеро устало потер глаза.

— Через два года мы могли бы внедрить тебя во дворец Правителя! — вздохнул он.

Танцовщица кивнула:

— Надо было раньше догадаться.

— О чем догадаться? — спросила я.

Федеро посмотрел на меня в упор.

— Перестань говорить по-варварски, — сухо приказал он. — Мы в Медных Холмах.

— По-варварски?! — Я с трудом удержалась от крика. — Это вы… вы… — Я не знала, как на моем родном языке будет «варвары». Естественно, в детстве мне и не нужно было знать такое слово. — Звери! Вы — звери!

— Все могло измениться, — возразил Федеро. — С твоей помощью.

Танцовщица бросила на меня свой длинный, неспешный взгляд.

— Прошу, говори так, чтобы я могла тебя понимать. Иначе мы далеко не уедем.

Вначале мне не хотелось отвечать, но потом я вспомнила, что петрейский — и не ее родной язык.

— Ладно, — буркнула я, понимая, что веду себя невежливо.

— Изумруд… — начал Федеро.

— Зелёная! — Я ударила кулаком по дощатому столу. — Меня зовут не Изумруд! Можешь называть меня Зелёной!

Танцовщица махнула рукой в сторону Федеро, призывая его к молчанию.

— Ладно, Зелёная, — сказала она. — Федеро с самого начала догадывался, что в твоем сердце горит пламя, которое не позволит тебе сломаться, как бы тебя ни переделывали по воле Управляющего. Ты…

— Так и получилось, — перебил ее Федеро.

Я вскипела, расслышав в его голосе странную гордость. Тогда я его возненавидела. Как будто он сделал меня такой, какая я есть, просто потому, что ему хватило ума купить меня на базаре.

— Возможно, пламени в тебе слишком много, — продолжала Танцовщица.

— Ну и что? — огрызнулась я. — Теперь вы хотите мною владеть вместо Управляющего? Я — сама по себе, и никто не посмеет меня переделывать — ни он, ни вы и никто другой!

Танцовщица вонзила когти в древесину; во все стороны полетели щепки.

— Всех нас переделывает жизнь.

— Вот именно, — поддакнул Федеро. — И потом, ты еще многого не знаешь. Ты ведь не читала ничего современнее «Комментариев» Лакодема… Я прав?

— Да.

К чему его вопрос? Лакодем подробно описывал восставших из могил, а также людей, которые всю жизнь стояли на головах, а объяснялись при помощи ног. Я не воспринимала его всерьез. Мир подчинялся установленному порядку. Судить о старой сказке тоже можно, руководствуясь здравым смыслом.

— Так узнай немного о недавней истории Медных Холмов. — Федеро подался вперед и положил ладони на неструганые доски. — Вот уже четыре сотни лет городом правит один и тот же Правитель.

— Это мне и госпожа Тирей говорила. Правда, не так прямо, как ты. — Я вспомнила о мертвых глазах Управляющего, тусклых и роковых, как глаза морского чудища, которое когда-то хотело меня сожрать. В некотором смысле Лакодем оказался прав. — Вашим городом управляют бессмертные.

Танцовщица рассмеялась тихо и горько:

— Бессмертные? Нет! Неумирающие? Что ж, да… пока.

— Вы хотели, чтобы я убила Правителя?! — выдохнула я почти беззвучно. После смерти Правителя Управляющий лишится власти. Женщины… и девочки… заживут спокойнее. И даже если новый Правитель тоже окажется тираном, он не сразу покажет себя во всей красе…

— Да, мы рассчитывали на тебя, — признался Федеро. — Но у нас имелись и другие замыслы. Наши игры ведутся уже давно…

Я перебила его:

— Но я выскочила из ловушки и расстроила все ваши планы!

— Н-ну… да.

Я увидела, как его лицо, словно против его воли, на миг озарилось улыбкой.

— Не вовремя в тебе проснулся мятежный дух!

Я провела пальцами по саднящим шрамам на щеке.

— Мне самой он тоже ничего хорошего не принес. Что же теперь будет с вашими замыслами?

Оба посмотрели на меня сверху вниз. В воздухе между нами кружились пылинки и мелкая стружка. На лице Федеро проступило отчаяние, как раньше.

— Если сумеешь ускользнуть от стражей, которые день и ночь рыщут по всему городу, если выживешь, несмотря на то что за твою голову назначена крупная награда, можешь бежать из Медных Холмов куда угодно и жить, как тебе хочется.

Танцовщица задумчиво провела когтем по своей бархатистой щеке:

— Жаль, что ты стала слишком приметной. Сама поставила на себе клеймо! Стоит тебе попасться кому-нибудь на глаза, и тебя сразу узнают.

Перед моими глазами стояли большие карие глаза Стойкого; я слышала, как звенят бабушкины колокольчики, провожая ее в последний путь под палящим солнцем. Интересно, куда позвала бы меня бабушка? Чего хотел бы от меня отец? Я была уверена только в Стойком: он наверняка позвал бы меня домой.