Ни платок, ни близость огня не помогали. Ее бил озноб.

До утра она так и не заснула. Время от времени, как бы приступами, ее охватывал обманчивый полусон. Перед глазами проносились тени, и она сопротивлялась, стараясь не оказаться во власти призрачных видений. Как только рассвело, с облегчением вышла наружу. Вместо того чтобы продолжить путь по дороге, ведущей к ближайшему селу, к людям, она по беспутью устремилась в лес.

На поиски воды фей.

Ни пения птиц, ни дыхания ветра, ни шума листьев не было слышно.

Лес молчал, Марика была одна.

Она легко нашла дерево, ствол которого разветвился натрое, но оно было слишком молодым, а тот лист, в который собираются слезы фей, может прорасти только из корня старше семи лет.

Не нашла она воду фей. Уставшая от непонятных ночных переплетений знаков и холода, от которого все никак не могла избавиться, она шагала все медленнее, все с большим трудом.

Тут и солнце взошло, и той же дорогой Марика вернулась назад.

* * *

Она надеялась, что угли все еще тлеют, и этого будет достаточно, чтобы поджарить грибы, которые были у нее в сумке. Спешить некуда, в лесу прохладно, даже полуденное солнце не помешает ей идти, тем более что до полудня еще далеко.

Царившая в лесу тишина резала слух. Не было слышно ни звука.

Ей захотелось разбить эту тишину песней, но она не смогла извлечь из горла ни звука. Сжала покрепче ладони в кулаки и поспешила вперед. От матери она слышала, что пустой желудок плохой спутник, а поев горячей еды, начинаешь все видеть в другом свете.

Через почему-то полуоткрытую дверь было видно, что огонь погас.

Тишина становилась невыносимой.

На пороге, с внутренней стороны, придерживая дверь и не давая ей закрыться, белел кусок дерева обработанного рукой мастера. Когда она подняла его, из ее рук взвилось в небо крылатое создание.

Она вздрогнула от шороха крыльев где-то у нее за спиной, и тут же лес, словно только и ждал этого знака, огласился обычными своими звуками.

Она спрятала деревянный предмет в одно из отделений своей сумки, которое закрывалось на латунную застежку.

Огонь вдруг сам собой снова разгорелся, затрещал. Стена, на которой ночью виднелись какие-то ясные очертания, была чистой и белой, с небольшими следами копоти под потолком.

Ела она не своим, а каким-то чужим ртом, ее мысли были очень далеко в будущем от этого дня, когда она безуспешно пыталась найти воду фей.

Она решила прежде, чем отправится дальше, остаться переночевать еще раз.

А тот холод, который вчерашним вечером переселился в нее из тени, не исчезал.

Она не удивилась, когда изъеденный ржавчиной и временем засов треснул и под унылый скрип петель открылась дверь. Она была предупреждена. Знаками и говором леса, унаследованным знанием, которое шумело в ее венах. Словно в бреду, понимая, что летит куда-то вниз, не пытаясь избежать неминуемого, она дрожала, а вся ее кожа как будто покрылась мурашками.

Она была к этому готова, и все же не могла уступить просто так. С каждым леденящим вдохом, который ее, такую разгоряченную, словно распарывал изнутри, все становилось очевиднее. Знамения соединялись. Тень внутри ее тела завязалась узлом ожидания.

Началось.

Встреча времен.

Он налег на нее всей тяжестью и всей силой мужчины. Она инстинктивно оттолкнула его. Он что-то шептал, с трудом, прерывисто, как будто слова душили его и ему приходилось их из себя выдавливать.

А она произнесла только одно слово. Резанула ночь вопросом, ответ на который и сама знала. Ведь той ночью им суждено было соединиться. А он знал об этом?

«Мужчина и женщина… когда бы они ни встретились, полюбят друг друга. И продолжат тосковать друг без друга, виться, кружить во времени и ждать, пока через каких-то других людей не сведет их новая встреча времен… Мужчина носитель завета, женщина носитель знания…»

Где-то она слышала это. Во сне? Пришедшие из глубин веков слова стучали в ушах, а сама она пыталась слабо сопротивляться, чисто инстинктивно, только телом, зная, что все происходящее имеет причину.

Страх исчез так же внезапно, как и появился. Она сдалась. Это был он, мужчина, которого она любила, ее судьба. Она была хранительницей, пришло время родить дочку.

Прижав одной рукой обе ее руки к полу за головой, другой рукой он задрал ей юбку и налег на бедра.

Он не спешил. Через раскрытую дверь в комнату проникал лунный свет. Между ее глаз, там, где соединяются брови, поставил печать – сухой и горячий поцелуй.

Теперь одна ее рука лежала на полу, другая, расслабившаяся, оставалась в его ладони. Он гладил ее пальцы, внимательно, один, потом другой. Потом ладонь и тыльную сторону руки, потом коснулся шеи, суставом большого пальца отер поту нее под скулой. Одним дыханием, не касаясь губами, покрыл поцелуями все ее лицо, обжег рот и, опустив голову, выпил капельки пота, выступившие на ее шее.

Блузка расстегнулась сама собой, и его ладони наполнились буйной белизной груди. Он зарыдал, приподнял свои бедра и отделился от нее.

– Нет? – хрипло спросил он, и движение теней на стене замерло.

Ночь застыла в ожидании ответа.

– Да.

Охваченный страстью, он не увидел, как ее глаза потемнели, а потом стали чернее черного. Два луча лунного света, пробравшись через трещину на оконном стекле, слились вместе и превратились в тень мужчины и женщины на стене. Они соединились с их громкими вздохами, скользнули вниз и растворились в самих любовниках.

Прошлое через ожидание соединилось с настоящим.

Тени перебегали по стене, она отвела от них взгляд.

Свершилось. Блаженное умиротворение наполнило тяжестью ее тело. Тень, которая холодом сковывала грудь и терзала ледяным прикосновением древнего греха, ушла навсегда.

Он тоже ушел. До солнца, по темноте. Не сказав ни слова, да и что он мог сказать?..

С ней остался деревянный всадник, оседлавший змея.

* * *

Первое, что она сделала прибыв в Белград, это нашла себе дом. Маленький, с черными, цвета оникса, оконными рамами и белеными стенами. К входной двери и располагавшимся за ней скудно обставленным комнатам нужно было подниматься по крутой лестнице. Пустота, отсутствие избытка вещей, незадушенное пространство позволяли свободно дышать. Большое белое дерево шелестело во дворе, трава голубовато зеленела до самого каменного бордюра и ложилась на него. Ничего другого она искать не стала.

Даров леса для начала было достаточно.

Она побаивалась огромных размеров этого города, здесь мысли могли разбежаться и уплыть, унесенные каким-нибудь из пересекавшихся друг с другом течений. Но именно изобилие воды обеспечивало ей цельность, а речные русла прокладывали границы движению ее мыслей. Крупные реки лениво переваливались, обуздывая силу. Воды, что соединяют земное с вечным, защищали город и людей в нем. Она осталась. В городе, в том самом домике.