Мы долго скитались по лесу, пытаясь найти новый лагерь до сезона дождей. Но нам не удавалось ничего отыскать. Большинство окрестных деревень были сожжены либо нами же, либо другими отрядами армии или боевиками. Лейтенант был очень раздосадован и объявил, что мы будем бродить по джунглям без остановки, пока не найдем подходящее место.

Начались ливни. Сначала они были короткими, потом зарядили, не прекращаясь. Мы забирались в глубокую чащу и пытались прятаться под развесистыми кронами деревьев. Но листва их не могла сдержать обильные потоки воды. Так что мы неделями бродили по насквозь отсыревшему лесу.

Однажды утром под проливным дождем вдруг кто-то открыл по нам огонь. Мы забросали неприятеля гранатами, но от сырости они не взрывались. В результате нам пришлось отступить. Нас почти не преследовали, поэтому мы вскоре собрались с силами и решили, не откладывая, найти и атаковать нападавших. Лейтенант сказал: «Они приведут нас в свой лагерь», и мы двинулись вслед за врагом. Бой шел под струями дождя целый день. Тяжелые капли смывали кровь с листьев, и деревья оставались относительно «чистыми». Но под кустами лежало так много убитых, что мокрая почва была уже не в состоянии впитывать реки сочившейся из их тел крови. Багровые лужи стояли на поверхности, будто отторгаемые землей.

Ближе к вечеру повстанцы стали отходить. Убегая, они оставили умирать одного из раненых, которого мы подобрали. Лейтенант спросил его, где их база. Боевик не ответил. Кто-то из наших обвязал веревку вокруг его шеи и тащил за собой, пока мы гнались за неприятелем. От такой пытки несчастный, конечно, умер. Ночью враг прекратил отступление и начал отстреливаться. Как выяснилось, повстанцы почти дошли до лагеря и не хотели сдавать его нам.

– Применяем засадную тактику «кало-кало», – отдал приказ лейтенант. Наш отряд разделился на две группы. Первая открыла огонь, а потом притворилась, что отходит. Боевики ринулись следом, но тут попали в засаду, устроенную второй группой. Мы тихо вышли из-за кустов и напали на врага сзади. Такой тактический маневр мы повторяли несколько раз за ту ночь и нанесли неприятелю серьезный урон. Утром нам удалось наконец войти в деревню. Мы убили оставшихся боевиков, которые не хотели покидать лагерь, а восьмерых взяли в плен. Связав им руки и ноги, оставили их под дождем.

В домах горели очаги. Здесь было запасено много дров и провизии. Боевики хорошо подготовились к сезону дождей, но теперь плоды их трудов достались нам. Мы нашли какую-то одежду, с удовольствием переоделись в сухое и сели у огня, чтобы согреться и высушить обувь. Я сидел, сжимая автомат, и улыбался, радуясь теплу и крыше над головой. Но, вытянув ноги к очагу, увидел, что они очень бледные, а кожа начала гноиться.

Наслаждаться покоем пришлось недолго. Очень скоро боевики снова атаковали нас. Уж очень им не хотелось сдавать нам базовый лагерь. Услышав выстрелы, мы переглянулись, сердито перезарядили оружие и пошли отражать новый натиск повстанцев. Перестрелка длилась всю ночь и весь следующий день. Ни одна сторона не хотела оставить деревню другой, но в конце концов мы уничтожили почти всех нападавших и взяли еще нескольких пленных. Остатки отряда ретировались в холодные и сырые джунгли. Нас так разъярило упорство неприятеля, что мы не застрелили тех, кто попал к нам в руки, а решили изощренно наказать их. «Жалко тратить на них патроны», – заявил лейтенант. Он велел вручить им лопаты и заставил под дулом автоматов копать могилы. Мы сидели под навесами, курили марихуану и смотрели, как они возятся в грязи. Если кто-то замедлял движение, мы обстреливали его, целясь чуть в сторону, и пленный начинал шевелиться быстрее. Когда с этим было покончено, мы связали их и штыками перерезали сухожилия на ногах. Некоторые истошно кричали, и тогда мы смеялись и пинали их, чтобы они замолчали. Потом столкнули каждого в яму и стали забрасывать мокрой землей. Они испугались, почти каждый пытался встать, но мы продолжали закидывать их грязью. На особо буйных мы направляли автоматы, и те через некоторое время смирились и тихо лежали, с безнадежностью глядя на нас. Потом еще долго земля «ходила ходуном», слышались стоны, пленники пытались высвободить руки и вылезти из ям. Когда все стихло, мы ушли.

– По крайней мере, мы достойно похоронили их, – сказал кто-то, и все засмеялись. Я тоже улыбался, направляясь к очагу.

Сидя в тепле, я заметил, что у меня все тело в ссадинах и синяках. Их было множество – на спине, руках, ногах. Альхаджи помог мне перевязать некоторые раны и смазать синяки – у повстанцев было припасено много медикаментов. Я понял, что все эти травмы получил от пуль, которые пролетали рядом, едва задевая меня и не причиняя серьезного вреда. Мой организм был слишком накачан наркотиками, а боевой азарт был слишком велик, так что я не ведал ни страха, ни боли и не понимал, какой опасности ежедневно подвергаюсь. Помню, мы с Альхаджи считали, сколько же на мне синяков, и хохотали.

Утром я почувствовал, что кто-то укутал меня в одеяло. Сотрудники центра нашли меня на улице, подняли с земли и повели к корпусу. «Ты не виноват в том, что произошло, ты это переживешь, преодолеешь», – нашептывал мне чей-то голос по дороге.

Я не заходил в медпункт с тех пор, как покинул его несколько месяцев назад, когда медсестру навещал жалкий городской лейтенантишка. Девушка махнула на меня рукой – ей никак не удавалось залучить меня на очередной осмотр. Но однажды днем во время турнира по настольному теннису, на который пришли посмотреть все сотрудники центра, кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел медсестру. Она была высокого роста, в белом халате и белой шапочке. Впервые я прямо посмотрел ей в лицо. Зубы у нее были белоснежные, и они ярко выделялись на фоне гладкой темной кожи. Обаятельная улыбка делала ее еще красивее. Большие карие глаза светились добротой. Медсестра приветливо посмотрела на меня и протянула бутылку кока-колы.

– Зайди ко мне, когда захочешь, – сказала она, улыбаясь, а потом развернулась и ушла.

Бутылка была холодной. Я так и застыл, держа ее в руках. Мы с Альхаджи ушли из зала, где играли в теннис, и сели на камень, чтобы выпить подаренный напиток.

– А ты ей нравишься, – произнес мой друг со смешком.

Я ничего не ответил. Альхаджи не унимался:

– А она тебе как?

– Не знаю. Она старше. И она вроде за воспитателя здесь, – ответил я.

– Все понятно. Ты хочешь сказать, что боишься женщин, – кивнул Альхаджи.

– Я не думаю, что нравлюсь ей в том смысле, который ты вкладываешь в эти слова.

Я глянул на своего приятеля. Он явно потешался надо мной.

Мы допили бутылку, Альхаджи ушел, а я решил пойти в медпункт. Подойдя к двери, я осторожно приоткрыл ее и увидел, что сестра говорит по телефону. Она знаком велела мне войти и сесть, улыбнулась и взглянула на меня так, что я понял: она рада видеть меня, а не просто улыбается чему-то, что ей сказали на том конце провода. Я огляделся и увидел на стене таблицу. В нее были внесены имена всех находившихся в центре мальчишек. Практически напротив всех стояли галочки, а иногда и несколько. Это значит, что они побывали на осмотре по крайней мере один раз. Рядом с моей фамилией отметок не было. Тем временем девушка положила трубку, сняла листок с таблицей и положила его в шкафчик. Потом она пододвинула стул поближе ко мне и села рядом. Я думал, она задаст мне какой-то вопрос о войне, но вместо этого она спокойно спросила: