Мы вышли на Кисси-стрит, оживленной улице недалеко от центральной площади. Здесь было людно, жители спешили по своим делам, будто в стране все было благополучно. По обе стороны от дороги располагались большие магазины, а на тротуарах толпились уличные торговцы. Мы смотрели на эту незнакомую нам жизнь во все глаза, нас переполняли эмоции.

– Я вам говорил, что будет здорово, – воскликнул Мамбу и высоко подпрыгнул от восторга.

– Посмотри, какой высокий дом, – показал я рукой на одно из зданий.

– И вон тот тоже высокий, – откликнулся Альхаджи.

– Интересно, как люди забираются на самые верхние этажи? – поинтересовался Мамбу.

Мы медленно шли и восхищались количеством машин, обилием ливанских лавочек с разными лакомствами. Я постоянно задирал голову вверх, рассматривая дома, так что вскоре у меня заболела шея. Вокруг было множество магазинчиков, где торговали продуктами, одеждой, магнитофонами, кассетами и прочими товарами. В городе было шумно: казалось, что множество людей одновременно громко кричат, смеются, ссорятся. Мы спросили, как пройти к Хлопковому дереву[29] – национальному символу Сьерра-Леоне и одной из главных достопримечательностей столицы. Добравшись до него, мы застыли, раскрыв рты. Раньше нам доводилось видеть его только на купюрах. И вот мы здесь, стоим под ним в самом сердце города, на пересечении Сиака Стивенс-стрит и Падемба-роуд. Крона огромного дерева была зеленой, но кора казалась очень старой. Перед тем как двинуться дальше, Альхаджи воскликнул:

– Кому расскажешь – не поверят!

Мы гуляли целый день, покупали мороженое и напитки Vimto[30]. Мороженое было трудно есть: оно мгновенно таяло под жарким полуденным солнцем. Откусывать от рожка не получалось, я только и делал, что слизывал сладкие струйки, текшие по рукам и между пальцами. Во второй половине дня машин и людей на улицах стало больше. Знакомых лиц в толпе не было. Все куда-то спешили. Я шел впереди, а Мамбу и Альхаджи – за мной. Они все время спрашивали, куда идти дальше, в какой переулок повернуть… Казалось, что мы снова на фронте и я старший в отряде.

Ближе к вечеру мы решили, что нужно возвращаться к автобусной остановке и ехать в реабилитационный центр, чтобы не опоздать на ужин. Но тут выяснилось, что у нас не осталось денег на обратные билеты.

– Надо сесть поближе к выходу. Недалеко от нашей остановки мы спрыгнем и убежим, – предложил Мамбу.

В автобусе мы вели себя тихо, внимательно наблюдая, как молодой кондуктор перед каждой остановкой собирает плату с выходящих пассажиров. Когда мы подъезжали к нужному нам пункту, парень попросил поднять руки тех, кто выходит. Он прошел по ряду, взял с каждого деньги, а потом встал в дверях, чтобы никто не проскользнул мимо него. Я приблизился к выходу, положив руку в карман, будто собираюсь достать оттуда купюры, и в какой-то момент резко оттолкнул кондуктора. Мы втроем выскочили и, смеясь, понеслись по улице. Некоторое время парень преследовал нас, а потом махнул рукой.

Вечером мы взахлеб рассказывали своим товарищам об огромных зданиях, шумных улицах, магазинах, машинах. Все захотели побывать в столице. Сотрудникам центра ничего не оставалось, как организовать в выходные поездки в столицу, чтобы мальчишки не убегали туда сами. Но некоторым из нас этого было мало: нам хотелось выбираться в город чаще, чем раз в неделю.

Не знаю почему, но через некоторое время торговцы перестали покупать школьные принадлежности. Мы готовы были отдавать их дешевле, но желающих не находилось. Других источников получения денег у нас не было, поэтому самостоятельные вылазки во Фритаун стали невозможны. Во всяком случае, так часто, как хотелось бы, мы туда уже не ездили. А для того, чтобы заработать право отправиться туда в выходные, нужно было посещать занятия. Нас заставили учиться.

Никакой программы обучения, по большому счету, в центре не было. На математике мы упражнялись в сложении, умножении, делении в столбик. На английском читали книги, разучивали орфографию. Иногда учитель читал вслух, а мы под его диктовку записывали текст в тетради. Он говорил, что это «хорошо тренирует память». Никто особенно не сосредоточивался на получении знаний. Просто нужно было высидеть определенное количество уроков, чтобы нам разрешили ехать в город в выходные. Иногда между мальчишками вспыхивали потасовки или они начинали тыкать друг друга карандашами. Учитель не обращал на это внимания и продолжал говорить. Рано или поздно драки затихали, но тогда мы начинали разговаривать – обсуждали, какие корабли видели в порту Кру-бэй, как вертолет пролетел прямо над нами, когда мы шли по Лайтфут Бостон-стрит.

В конце учитель обычно заявлял: «Ничего. Вы не виноваты в том, что не можете усидеть в классе тихо. Со временем вы этому научитесь». Мы злились, кидали в него карандаши, и он поспешно выходил за дверь.

После уроков все шли на обед, потом играли в футбол или настольный теннис. По ночам многих по-прежнему мучили кошмары. Одни просыпались с криками в холодном поту и били себя по голове, чтобы прогнать страшные образы, продолжавшие терзать бывших солдат не только во сне, но и наяву. Другие вскакивали среди ночи и бросались душить тех, кто лежал на соседней кровати. Их оттаскивали, но они продолжали бегать и метаться по дому, иногда выбегая на улицу. Из-за этих происшествий персоналу приходилось каждую ночь дежурить возле нас. Но, несмотря на постоянное присутствие сотрудников, почти каждое утро обнаруживалось, что несколько мальчишек прячутся в траве за футбольным полем. Мы не помнили, что было ночью и как мы туда попадали.

Через несколько месяцев я привык засыпать без снотворного. Но даже после этого я просыпался каждый час. Мне снилось, что безликий вооруженный боевик связал меня и приставил кривое лезвие ножа к моему горлу. Я даже чувствовал боль в шее, будто нож уже полоснул по ней. Посыпаясь в поту, я начинал брыкаться и пинать невидимого противника, выбегал на улицу, падал на футбольное поле, обхватывал руками колени и перекатывался вперед-назад. У меня никак не получалось вспомнить детство, как я ни старался. Впечатления войны перекрыли все, что было до этого. Надо было сломать барьер, прежде чем возродились бы хоть какие-то образы довоенной жизни.

Сезон дождей в Сьерра-Леоне начинается в мае и длится до октября, а самые сильные ливни идут в июле, августе и сентябре. Ранней весной повстанцы выбили наш гарнизон с базы, на которой меня призвали в армию и где я прошел подготовку. В перестрелке погиб Мориба. Мы не хоронили его, а оставили тело там, где беднягу настигла пуля: мой друг сидел, прислонившись к стене дома. Из его рта вытекала струйка крови. Уйдя из лагеря, мы почти не вспоминали о нем. Оплакивание мертвых не входило в привычку у тех, кто только и делал, что убивал других ради собственного выживания.