– Да ничего особенного я не запомнил, – проворчал Володя. – И вообще я думаю, что этот Риттер, как пишется в романах, «пал жертвой своих темных делишек». Он всегда говорил, что привык добиваться своего, чего бы это ни стоило, ну и…

– Да-да, – засмеялся Левушка, незаметно пожимая руку Соне. – «Если я решил чего-то добиться, я ни за что не отступлюсь», и вещал так напыщенно… Хотя, когда он не взбирался на ходули, с ним было очень приятно иметь дело. И катался он прилично, и охотник был отличный. – Последние слова прозвучали как некая эпитафия.

Интересно, подумала Амалия, как по-разному воспринимают жертву знавшие ее люди. Нина Николаевна, несмотря на всю свою любовь, видела, что Риттер опасен; а из трех молодых людей это сумел разглядеть только один, и то лишь потому, что имел несчастье столкнуться с германским агентом напрямую. Соня, поблескивая глазами, косилась на Левушку, и от их влюбленности по комнате словно расходилось сияние, вблизи которого не хотелось думать ни о смерти, ни о горестях бытия, ни о том, что всякая любовь когда-нибудь заканчивается.

«Потому что лет через двадцать сегодняшние Соня и Левочка станут просто рядовой четой – кругленькое личико жены вытянется, черты словно станут суше, а он будет просто плешивый немолодой человек, который храпит по ночам… Да и, пожалуй, брюшко себе отрастит…»

– Ну что ж, пожалуй, довольно об этом печальном деле, – решительно сказала баронесса Корф. – Надеюсь, вы все получили приглашения на благотворительный вечер?

Разговор перешел на куда более приятные темы, которые все с готовностью принялись обсуждать так, словно никакого Михаэля Риттера вообще никогда не было на свете.

В тот день Амалия нанесла еще несколько визитов, которые постороннему человеку могли показаться никак не связанными с делами, которыми баронесса Корф занималась в настоящий момент. Так или иначе, она побывала у трех самых известных петербургских сплетниц и, покидая последнюю из них, с некоторым беспокойством спросила себя, все ли она сделала, что могла.

«Похоже, что все, так что по поводу картины можно не беспокоиться… Теперь надо заняться дядей и сделать ему строгое внушение. – При одной мысли об этом она недовольно покачала головой. – Ах, не зря некоторые говорят, что нет ничего хуже, чем работать с близкими родственниками…»

По дороге домой она заехала к Ломову, который любовно начищал какой-то сложный средневековый прибор для человекоубийства – нечто среднее между пушкой и арбалетом, – и попросила коллегу навести для нее кое-какие справки. Сергей Васильевич выслушал баронессу Корф очень внимательно и пообещал сделать все, что будет в его силах.

Надо сказать, что Казимирчик обладал превосходно развитой интуицией, и когда в тот день он с верхней площадки мраморной лестницы увидел, как его племянница стягивает в вестибюле с рук перчатки, душу его охватили скверные предчувствия. Может показаться странным, что благородный шляхтич сделал столь далеко идущие выводы только потому, что увидел, как Амалия снимает перчатки, но я прошу вас вспомнить, что когда Ньютону на голову свалилось яблоко, тот тоже пришел к далеко идущим умозаключениям, с самим яблоком вроде бы никак не связанным.

Рысью, переходящей в галоп, Казимир метнулся в свою спальню, лег в постель и накрылся одеялом. Не прошло и пяти минут, как в дверь постучали.

– Дядя, – изумилась Амалия, заглядывая в комнату, – что с вами? Ужин еще не подали, а вы уже в постели…

Казимирчик жалобно заворочался и ответил, что плохо себя чувствует – настолько плохо, что ему даже есть не хочется. И вообще, кажется, он серьезно заболел.

– Так, так, – сказала Амалия, и глаза ее сверкнули золотом. – Может быть, вы простудились на катке, на котором любезничали с Марией Фелис? Вас там видело полгорода!

Но чувствительный Казимирчик порою бывал поразительно толстокож, и в этом состоянии его было не пронять никакими намеками.

– Может быть, я действительно простыл, – сказал он, весьма правдоподобно кашлянув несколько раз. – Кроме того, я на катке ушиб колено…

– Сильно?

– Ты даже представить себе не можешь, как! – горько промолвил дядюшка, глядя на Амалию из-под одеяла, край которого он придерживал двумя руками. – У меня такое впечатление, что я с трудом буду ходить…

Амалия пожала плечами.

– Однако колено вовсе не помешало вам только что во весь дух бежать по лестнице, – ехидно заметила она.

Казимирчик опечалился, но вовсе не потому, что его поймали, что называется, с поличным, а потому, что недооценил свою племянницу. Он готов был поклясться, что она стояла к нему спиной, когда он бежал по лестнице, и не могла его видеть; однако Амалия обладала талантом замечать все, что нужно – особенно когда поблизости находились зеркала, отражавшие, что происходило у нее за спиной.

– Ей-богу, дядя, я похлопочу, чтобы вас представили к званию, – проворчала Амалия.

– Что еще за звание? – настороженно спросил дядюшка.

– Статский советник от обольщения.

– Можно сразу тайным советником назначить, – тотчас нашелся Казимирчик, опуская одеяло. – С соответствующим окладом[8].

– Дядя, нам нужна только Лина Кассини! Зачем, ну зачем вы гоняетесь за этой вульгарной Марией Фелис?

– Я за ней вовсе не гоняюсь! – оскорбился дядюшка. – Кто тебе это сказал? Она нужна мне не больше, чем ваша итальянская певичка…

Амалия покачала головой, но спорить не стала.

– Министр будет завтра на нашем вечере, – сказала она. – Отдаю должное вашей находчивости, но не надо наступать на его руки снова… и вообще пытаться вывести его из строя. Займитесь Линой, это решит одну из наших проблем.

Тут, хотя Казимирчик был человеком сугубо штатским, у него возникло сильнейшее желание взять под козырек и бойко отрапортовать:

– Так точно, ваше благородие! Охмурение итальянской дивы будет произведено завтра, в двадцать один ноль-ноль! Разрешите идти?

Но по выражению лица Амалии ее дядя понял, что она способна отреагировать на такую дерзость самым неожиданным образом – к примеру, лишить его содержания и, как пишут в романах, «предоставить своей судьбе». А так как Казимир, если уж говорить начистоту, был совершенно не приспособлен к жизненным трудностям, он понимал, что с ним случится нечто ужасное – или он умрет на улице от холода и голода, или, что с его точки зрения было ничем не лучше, вынужден будет жениться на деньгах, дабы избежать варианта номер один.

Как уже понял читатель, дядюшка Казимир не то чтобы любил деньги, но безропотно мирился с их властью – и вместе с тем не собирался предпринимать ничего, что могло бы помочь ему сделать состояние. Шла ли речь о том, как сколотить миллион торговлей, или спекуляциями на бирже, или удачной женитьбой, все это, с его точки зрения, была буза, не стоящая внимания порядочного человека – то есть его собственного внимания.