Глаза Сары распахнулись от восхищения, и она так запрокидывала голову, что Патрику пришлось крепко поддерживать рукой ее спину, чтобы она не упала при попытке увидеть все сразу – золото, картины, люстры и красиво одетых людей, поднимающихся по величественной лестнице в зрительный зал.

В своем синем платье Сара была так хороша, что для Патрика никого не было красивее ее. Зачесанные вверх черные волосы, обнаженная шея. Сара была элегантна, изящна, прекрасна, обворожительна. Она лишь изредка взглядывала на Патрика, приглашая его разделить ее радость и восторг.

Он был страшно доволен собой. И рад, что успел побриться. Он улыбнулся. Да, он не ошибся, когда предположил, что Opéra Garnier ей понравится больше, чем ночной клуб, мимо которого они прошли, когда он провожал ее домой.

И внезапно понял, что и ему здесь тоже нравится. Он будет расслабленно сидеть в кресле, откинувшись на спинку, а в это время кто-то другой будет развлекать его великолепными полетами, безупречными прыжками и впечатляющей красотой. Другие люди будут делать чудеса со своими телами на пределах возможного, чтобы создать для него нечто потрясающее.

Было приятно сознавать, что, отдыхая от работы, он доставляет Саре так много удовольствия. Было приятно положить руку на подлокотник и ощутить, как ее рука ложится ему на локоть, или поддерживать ладонью ее шею, когда она запрокидывает голову, разглядывая огромную люстру и расписанный Шагалом[71] потолок, не соответствующий остальному убранству зала девятнадцатого века.

Вдруг он понял, что, пригласив Сару в театр, он доставил ей огромное удовольствие. К тому же его ум мог играть с украшенными перьями костюмами, с прыжками танцоров, с золотыми завитками орнаментов и превращать их в полеты фантазии, которые он потом осуществит в своих десертах.

Он представил себе, как завтра утром Сара достанет свой блокнотик и вдохновенно будет обсуждать с ним впечатления сегодняшнего вечера, как они будут придумывать десерты для их собственного ресторана – ну, пусть для начала будет небольшая кондитерская, – и его охватило предвкушение счастья.

И сразу свело живот, потому что власть над его мечтой могла оказаться в руках Сары. Патрик много раз видел, как повара влипали в неприятности со своими женами и подругами. А самое главное, хорошо усвоил, что не имеет значения, каким прекрасным он считает себя сам. Если женщина поймет, что у него есть мечта, то всегда сможет разрушить ее, разозлившись на что-нибудь.

«О, ради бога, Патрик! Сара-то тут при чем? Так поступала твоя мать. И другие повара тебе не указ. Да повзрослей же ты наконец!»

В антракте Патрик повел Сару в Grand Foyer[72]. Она разглядывала бесконечные стены с золотыми колоннами, немыслимо прекрасные люстры, великолепный расписной потолок. Роскошь и великолепие могли бы посрамить Versailles[73]. Патрик должен был оберегать Сару, чтобы никто ее не толкнул, и вдруг осознал, что она выглядит… Только сейчас он увидел, что ее обнаженные руки, крепко держащие его сердце, будто наполнены серебристым светом. Они были тонкими и женственными, но он мог видеть все мышцы будущего шеф-кондитера, который никогда не сдается.

И неожиданно для самого себя Патрик признался.

Он попытался говорить легко, небрежно, чтобы никто не догадался, каким быстрым становится его пульс, когда он смотрит на нее, такую прекрасную на фоне пылающего золота. Его сердце разрывалось, потому что чем важнее это становилось для него, тем ему делалось тяжелее, но он должен был сказать. Иначе он причинил бы ей боль или даже потерял бы ее. Поэтому он собрал все силы и произнес спокойно и твердо:

– Сара. Ты нужна мне вовсе не для отвода глаз.

После антракта в приглушенном свете зала Сара сама взяла Патрика за руку, переплела их пальцы и начала водить большим пальцем по его костяшкам.

Она вообще не в состоянии понять Патрика.

Если она нужна ему вовсе не для отвода глаз, то для чего? Разве он не понимает, как действует на нее его легкое, романтичное отношение? А ведь и вправду не понимает. И никогда не понимал. Никогда. Для него все всегда легко и просто.

Но… он же сам сказал, что она имеет для него большое значение. Всегда имела.

Сара задумалась, наморщив лоб.

Он флиртовал с Саммер Кори. Заигрывал с регистраторшами. Поддразнивал ее.

Она снова провела большим пальцем по его костяшкам. В темноте она погрузилась в ощущение текстуры, чувствуя каждый тонкий волосок на тыльной стороне его руки. Вот небольшая шероховатость – подсохшая ссадина, полученная в драке. А это шрам от ожога. Вот еще один.

Она поднесла его руку к своему лицу. Их пальцы были все еще переплетены, и она прикоснулась щекой к его руке.

Закрыв глаза, она позволила балету продолжаться у нее в голове. Белый кордебалет танцующих лебедей, черная страстная Одиллия[74]. Она понравилась Саре. Ей хотелось, чтобы черный лебедь мог танцем проложить себе путь к сердцу принца.

В полумраке театра, в этом великолепном романтичном месте, сидя рядом со столь красивым и золотым мужчиной, было легко чуть повернуться и поцеловать его руку, не открывая глаз.

«Он ухаживает за мной. Должно быть, ухаживает.

Но он… он же принц.

А я – простая смертная.

Я не могу что-то значить для него. Он и ведет себя все время так, будто я на самом деле не имею для него никакого значения.

Да что это я?

Он ведет себя так, будто я много значу для него!»

Так хорошо чувствовать его руку у своего лица. Сара поцеловала ее снова, и желание затопило ее – хотелось навсегда сохранить за собой право прикасаться к Патрику, держать его за руку.