Некоторые с пониманием кивают.

— Равно как и очевидному преображению, — добавляет другой, также цитируя книгу.

Теперь уже кивают все.

Восседающий на жердочке амазонский попугай, пару раз нервно встрепенувшись, сокрушенно прячет голову под крыло.

Кто-то берет лорнет и начинает читать оглавление второго тома «Фрагментов», иронически подчеркивая весьма своеобразную последовательность:

…XXII — Галерея князей и героев;

XXIII — Птицы;

XXIV — Военачальники, адмиралы;

XXV — Верблюды двугорбые и одногорбые;

XXVI — Верные, твердые характеры людей с отталкивающей внешностью;

XXVII — Собаки;

XXVIII — Мастера токарного дела;

XXIX — Иные мастера;

XXX — Мягкие, утонченные, верные, нежные характеры от самых обычных, заурядных людей до гениальных личностей;

XXXI — Медведи, ленивцы, дикие кабаны;

XXXII — Герои древности;

XXXIII — Дикие звери…

Он медленно опускает книгу, поднимая взгляд:

— Имеет ли сия чрезвычайно оригинальная последовательность некий особый, еще не постигнутый нами смысл? Вы часто бываете подвержены случайным оплошностям вроде этой? Или же — не поймите меня превратно — в типографии просто спутали очередность глав?

— Не он ли в свое время, — любезно интересуется один из министров, — издал те крайне патриотические песни швейцарцев? «Тиран, бессильной злобой захлебнись! / Свободным кто рожден, умрет свободным…»

Энслин оказывается в затруднительном положении.

Однако ему удается-таки вернуть разговор в русло физиогномики. Разумеется, и эта тема для него не безопасна!

Когда всплывает весьма специфический вопрос — о решающей взаимосвязи мочек ушей с темпераментом! — скудность собственных познаний и впрямь едва не ввергает его в беду, но тут на Энслина внезапно снисходит озарение.

— Господа, боюсь, я столь долго занимался меланхолично висящими ушами и тому подобными материями, что теперь уже едва ли смогу дать внятный ответ на этот животрепещущий вопрос.

Неплохо! Воспринимается как шутка светского острослова. А посему остается без внимания тот факт, что в этой маленькой лжи сокрыта глубокая, всегда остающаяся в силе истина: чем серьезнее мы чем-либо заняты, тем более затрудняемся рассказать об этом исчерпывающе, от «А» до «Я». Слишком много возникает разных «но», «хотя», «с другой стороны», принуждая в итоге к полному молчанию.

В репертуаре Энслина имеются даже такие нахально-бойкие высказывания, как «Не будь я господином Лафатером!» — ненарочитые, легкомысленные реплики, исподволь оставляющие ему пути к отступлению.

Став двойником, оказавшись на перепутье между ложью и истиной, Энслин в первую очередь осваивает искусство лжи.

Правило первое: «Я лгу».

Эта простая, откровенная фраза, которую Энслин произносит однажды вечером, глядя на свое полуслепое отражение, несет в себе тайный смысл. Но какой? Долго, очень долго размышляет он над этой фразой. Томясь в нерешительности, даже прибегает к помощи философской энциклопедии. И что же?

Под ключевым словом «Антимония лжецов» он вычитывает, что случай его вполне классический, известный со времен «Эпименида, уроженца острова Крит, VI век до рожд. Хр.». Право, утешительно знать, что и до тебя кому-то приходилось не легче. Выводы, разумеется, ошеломляют своей ясностью.

Вот он, тот заколдованный круг, в котором он вращается вместе со своим девизом: «Я лгу» является правдой лишь тогда, когда ты лжешь. Однако стоит начать говорить правду, именно эти твои слова превращаются в ложь.

Так что же он говорит, изрекая их? Правду?..

Ладно, это он пока оставляет.

Правило второе: практические навыки.

Хорошая ложь не должна быть наглой! Не должна быть до такой степени неуклюжей и беспомощной, чтобы могла обидеть твоего собеседника. Это было бы неприлично! Тогда собеседнику пришлось бы невольно стать твоим сообщником, если, конечно, сразу не закричать: «Довольно! Перестаньте! Или вы действительно считаете меня до такой степени глупцом?»

Итак, заметим: даже у лжи есть свои моральные устои!

Заботься о «внутренней» правде!

В отличие от добродетельного прозябания, что довольствуется вымаливанием неких «истин», ложь требует гораздо большего присутствия духа. Соблюдая верность «внутренней» правде, ты вынужден неизменно приводить все, что ни скажешь, в соответствие с изначально созданными тобою предпосылками. Учись этому на элементарных примерах!

Даже самому великому из храмов лжи в один прекрасный день суждено рухнуть, если ты без особой надобности набиваешь его битком.

Пояснение: увлекшись понятным стремлением набросать совершенную в своей точности картину лжи, ты рискуешь оказаться в роковой зависимости от мелочей, которые поглощают тебя. Притом каждая из них сама по себе является вполне правдоподобной, но будь осторожен: умножаясь сверх меры, мелочи эти могут тебя выдать, поскольку их смысл — создание по возможности полноценной и свободной от противоречий картины — тем самым выступит наружу в своей неприкрытой наготе.

Так вот, при всей любви к фальшивым деталям — рекомендуется воздержание! Избегай нездорового честолюбия! Прочь соблазн тщеславия: лги, но лишь когда вынужден…

Вот небольшой катехизис лгуна, который усваивает Энслин, умудренный опытом своего самозванства.

Разумеется, любая история с двойниками достигает апогея и одновременно финала именно в тот момент, когда оригинал и копия встречают друг друга. Итак, Энслин возвращается к прежним скромным обязанностям в доме Лафатера.

Он жаждет внести в свою игру последний завершающий штрих. Довольно с него комедий положений и всех этих фокусов — он хочет вырваться из плена собственного «я», стать полностью другим.

Листок с заметками для Энслина:

Великое отчаяние.

Безумная смелость. Украденное легкомыслие.

Немыслимые условия.

Кривое зеркало, пустое зеркало. Неистовая тьма.

Опустошенная надежда.

Бойкое вращение в повседневности.

А потом? — Еще неизвестно!!!

Его внезапный уход.

Скрежет зубовный и слезы. Проклятия, обращенные к небесам.

Далее следуют всевозможные сцены. Вот Лафатер проходит по коридорам и комнатам своего дома, а Энслин, прячась в тени, следует за ним, прилагая все силы, чтобы уловить и усвоить каждое его движение, скопировать их. (Ср. с фрагментом Лафатера «Обезьяны». Там речь идет — с отчетливым намеком на актеров — об орангутангах — обезьянах, наиболее схожих с людьми: орангутанг, дескать, «…подражает всем человеческим жестам, но не совершает никаких человеческих поступков».)