Я шла без очков и внимания к себе не привлекала — усталая работница картонной тары и пустых бутылок, выполнила план по сбору вторсырья и неспешно бредет к грязной кухне и алкоголику-мужу. Меня соответственно приодели в чистое неотутюженное платье Полины (Аркадьевна в нем огород полола, но, надо сказать, и в огороде она выглядела франтовато), платье это смотрелось двояко: с одной стороны, к воротнику был пришит логотип известной фирмы, с другой — ткань выцвела и годилась либо для магазина секонд-хенда, либо для бедной родственницы. Если надеть очки, то в полутьме подъезда вполне можно сойти за интеллигентную родственницу из Урюпинска в стареньком, но чистом платьице. Топавший на два шага сзади Гоша тоже выглядел ничего себе — то ли сын, то ли непонятно кто с чемоданом.

Приличный кожаный чемодан мадам Карауловой вносил единственный диссонанс в нашу процессию. Если бы не предстоящий разговор с бабой Аней, мы вообще набили бы журналами древнюю спортивную сумку рачительного хозяина Гриши Караулова. Но с такой сумкой ключи мы вряд ли получили бы. Пришлось налаживать чемодан и надеяться на лучшее.

На лавочке возле нужного подъезда сидел потертый небритый тип с бутылкой дешевого пива и сонно смотрел на прохожих. Забулдыга откровенно зевал и тер грязным кулаком небритый подбородок.

Я почти уже поравнялась с ним, как вдруг Стелькин заверещал за моей спиной надтреснутым фальцетом и грохнул чемодан на асфальт:

— Да что я им, носильщик, что ли, этот тюфяк на пятый этаж переть?! Пусть сами спускаются!! Нашли дурака!

— Игорь… ты что?! — поворачиваясь к нему, изумилась я.

— Да! Пусть сами спускаются! Подвинься, мужик. — И нагло плюхнулся рядом с забулдыгой, едва не уронив с лавочки початую бутылку пива.

Не совсем понимая, что происходит, я подошла к лавочке и, оскалив зубы не хуже волка на майке, прошипела:

— Вставай, чмо позорное!! Тусуй булки! Ща как шваркну, зубы не соберешь!!

Что удивительно, сидящий рядом алконавт на помощь пацану не пришел. Сделал вид, что его дело сторона, отодвинулся и вроде как занервничал.

Стелькин понуро подхватил с земли чемодан и потопал к дому.

Трясущимися пальцами, совершенно не понимая, что нашло на парикмахера, я набрала код на двери и, не выходя из роли злющей ведьмы, впихнула Гошу в подъезд.

— Ты чё, Стелькин, очумел?! — впечатав цирюльника в стену у лестницы, прошипела в лицо. — Такой концерт…

— Ряженый, — перебил меня Гоша и затрясся. — На лавочке сидел ряженый…

— Откуда ты знаешь? — опешила я.

— Я гример, Софья. На лавочке сидел человек в гриме. Хорошем, даже отличном, но не профессиональном. Я, когда рядом с ним уселся, светлое пятно за ухом разглядел…

— Ну и дела, — прошептала я и с трудом проглотила возникший в горле ком. — И что теперь?

— Если мужик сидит на лавке, в квартире никого нет. — Стелькин, продолжая меня удивлять, рассуждал здраво. — Мы уже здесь. Стоит рискнуть.

Честно говоря, если бы не здравомыслие стилиста, я через пять минут вышла бы из подъезда и со словами «Сволочи, никого дома нет!» протопала мимо ряженого. Я просто каждой порой чувствовала опасность, исходящую от этого дома. Дом окружили, за ним наблюдали и не исключено, что на дверь квартиры Анатолия поставили какой-нибудь хитрый прибор, реагирующий на проникновение.

— Ты уверен, Гоша, что надо идти? — не скрывая своего страха, спросила я.

— Почти. Если мужик на улице и так близко от подъезда, то в квартире почти наверняка никого нет. Пошли. Мы уже здесь. Очки нацепи… Вон бабы-Анина дверь. Я на четвертый этаж.

Только что испытанный страх придал моему голосу достоверную усталость и некоторую путаность речи. Если раньше я собиралась щебетать и очаровывать старушку интеллигентными манерами, то теперь, в полном соответствии с ролью усталой путешественницы, произнесла:

— Здравствуйте, тетя Аня. Я дочь подруги Веры Семеновны из Самары, она сказала, что у вас есть ключи от квартиры Толика… Она это… на даче с дядей Сережей, а Толька на юга уехал… Я тут поживу немного… Можно?

Крошечная седенькая старушка в ситцевом халате молча меня оглядела, пожевала губами и ни слова не говоря принесла связку ключей.

— А как Семеновна-то себя чувствует? — сказала уже мне в спину.

— Все так же, — развернувшись вполоборота, ответила я. — Все нормально… Спасибо.

Никакой радости от так легко выполненной задачи я не испытывала. Баба Аня стояла в дверях своей квартиры и видела только спину смертельно усталой женщины. Женщина тащила по лестнице чемодан, спотыкалась и выглядела человеком, едва добредающим до постели после длительного путешествия.

Стелькин свесил нос над перилами четвертого этажа и, пока баба Аня не закрыла дверь, висел молча.

— Порядок? — прошелестел сверху.

— Угу, — кивнула я. — Спускайся, взломщик.

Гошины пальцы тряслись меньше моих. Мы поменялись ролями, теперь стилист чувствовал себя настоящим мужчиной и защитником — профессионализм стилиста проявил себя очень вовремя. Гоша опытным взглядом виртуоза-гримера засек засаду и, получив таким образом подпитку от своего таланта, вновь обрел былую уверенность, браваду. Мастеру необходимо время от времени получать доказательства истинного, досконального знания своего ремесла. Это окрыляет и зовет творить, удивлять.

Стелькин отпер замки, помог мне войти в квартиру и, едва захлопнув дверь, заботливо спросил:

— Ну как? Очухалась?

— Нормально. Иди за книгой. — Я села на табурет в прихожей и, согнувшись, спрятала лицо в ладонях.

Тайник с рукописью был среди книжных стеллажей в единственной комнате квартиры. Гоша зашел туда, пискнул что-то неразборчиво и сразу затих. Ни шагов, ни шорохов из комнаты не доносилось, я оторвала голову от ладоней, посмотрела прямо перед собой и увидела окаменевшего в дверном проеме Стелькина. Он глядел в комнату и не собирался туда входить.

Гулко что-то вскрикнув, мой защитник зажал вдруг рот обеими руками и бросился к туалету. Его рвало так громко, что я испугалась, — шумоизоляция в панельных домах слабая, и баба Аня на нижнем этаже сейчас думает, что приехавшая родственница еще и беременна. Не зайдет ли помощь предложить?

Предполагая самое страшное, я кое-как слезла с табурета и, придерживаясь за стену рукой, осторожно побрела к комнате. Дошла до косяка, заглянула в комнату и почувствовала, как что-то горячее и круглое внутри меня подпрыгнуло до горла, ударилось о связки и, лишив их возможности вибрировать, упало вниз, скатилось до пяток. Кажется, это было сердце.

На широкой разобранной тахте лежала девушка с огромным кухонным ножом в груди. Крови было немного. Несколько капель окрасили белую майку с каким-то рисунком, да тонкая, уже засохшая в корку струйка скатилась из уголка губ.

Огромные голубые глаза покойницы в изумлении уставились в потолок. Следов страха и боли на лице не было. Только безграничное удивление и смерть.