— На миг мне показалось, что вы молитесь.

Сержант выдавил из себя улыбку, чтобы Уортон не увидела, как напугало его ее неожиданное появление.

— Я не знал, что вы здесь.

— Надо было свести концы с концами, — пожала плечами Уортон. — Где это лучше сделать, если не там, где все началось?

— Я думал, дело уже окончено. — Джонсон не удержался от того, чтобы не съязвить.

— Я считаю, что закончено. А вы нет?

Этот вопрос был задан вполне серьезно.

По-хорошему Джонсону следовало бы ответить на него так: «Есть кое-что, чего я не понимаю», но он лишь бросил:

— Нет.

Она улыбнулась — на этот раз вполне искренне. И даже расхохоталась.

— Джонсон, это что, бунт на корабле?

Он пожал плечами:

— Вы сами спросили.

Смех Уортон прервался так же неожиданно, как и начался.

— Вы не любите меня, да?

— Это имеет значение? — ответил он, помолчав.

— Лично для меня — нет. Для расследования — да.

— Но расследование закончено, — заметил сержант.

— Да, это расследование.

Он скривил лицо в неопределенной гримасе и опустил взгляд на ковер.

Уортон подошла к сержанту и встала рядом с ним лицом к столу.

— Тогда скажите, в чем я ошиблась.

Она с удовольствием отметила, что ее подчиненный колеблется и медлит с ответом.

— Просто я не верю, что он это сделал, — произнес он несколько неуверенным тоном. Затем прибавил: — Все улики косвенные. У вас нет даже доказательств того, что он находился здесь во время убийства.

— А как насчет кокаина?

— В школе девятьсот студентов. Любой из них мог оставить его здесь когда угодно.

Уортон не хотела распаляться, но при этом и не стремилась излишне сдерживать свои эмоции. Она была уверена, что сержант возражает исключительно ей назло.

— Вы не видели его комнату. Наркотики со всеми соответствующими принадлежностями, часы Никки Экснер, ее фотография на стене. Этот парень уже давно погряз в наркотиках, был осужден за изнасилование и привлекался за драку с ножом. Он не может толком объяснить, где был вчера вечером, и вы сами отыскали свидетеля, который утверждает, что именно он снабжал убитую наркотой. Чего еще вам не хватает?

Но Джонсон тем не менее не мог отделаться от сомнений. Он опять поднял взгляд к куполу.

— Пришлось постараться, чтобы подвесить ее таким образом.

— Ну так и что?

— Я не могу представить, чтобы этот парень, свихнувшийся на наркотиках, смог все это проделать.

Уортон тоже посмотрела вверх, но ее глаза видели все совершенно иначе.

— Не понимаю, почему это невозможно. Он был одержим страстью к этой девушке. Для того, кто подсел на наркотики, ничего, кроме собственной одержимости, не существует. Движимый страстью, он изнасиловал ее. Делал с ней все, что хотел, после чего ему оставалось только убить ее.

— Только и всего?

— Да почему нет? У него в голове был такой коктейль из наркотиков, что он, возможно, даже не видел в своих действиях ничего особенного.

— Кроме того, вся эта картина в целом… — Джонсон ответил скорее не Уортон, а собственным мыслям.

— И что с ней не так?

Сержант опять замолчал, задумавшись.

— Во всем этом чувствуется какой-то грандиозный замысел. Что-то театральное, символическое.

— Ну да, как в церкви, — насмешливо бросила она.

— И это не вяжется с Билротом.

— Грандиозный замысел у него был. Был! Изнасиловать ее, зарезать и вздернуть!

— Нет, это не он, — не сдавался Джонсон.

— Вы ошибаетесь, сержант. Или, что ближе к истине, вам очень хочется, чтобы ошибалась я.

Его не удивило, что Уортон так думает; к тому же в ее словах была доля правды. Однако как бы Джонсону ни хотелось поймать ее на ошибке, главным для него было найти истинного преступника, в возможность чего он искренне верил.

— С какой стати мне хотеть этого?

Он намеренно произнес эти слова громко, желая вызвать Уортон на откровенность.

— С той стати, что вы не можете смириться с моим повышением.

Никогда еще Джонсон и Уортон не выражали так открыто свою неприязнь друг к другу.

— На моих глазах отправилась на повышение прорва полицейских, и я прекрасно мирился с этим.

— До сих пор — да.

К чему, черт возьми, она клонит?

Джонсон покачал головой:

— Вы видите то, чего на самом деле нет.

— Разве? Тогда почему вас так заедает, что я стала инспектором? Если в других случаях, как вы говорите, вас это не трогало?

— Да ничего меня не заедает, — продолжал упорствовать Джонсон, хотя, как и Уортон, сам чувствовал ложь, сквозившую в сказанных им словах. «А почему бы не сказать ей правду?» — внезапно подумал он.

Сейчас они стояли в каком-то метре друг от друга. Улыбнувшись, Уортон сделала шаг вперед и почти коснулась Джонсона грудью.

— Может быть, просто потому, что я женщина, а? Если это была провокация, то она удалась.

Джонсон резко отвернулся и процедил сквозь зубы:

— Вовсе не потому, что вы женщина.

Уортон подняла руку к его лицу и провела тыльной стороной ладони по щеке. Сержант застыл, испытывая смешанные чувства, которые никак не давали ему мыслить ясно. Теперь уже Уортон упиралась в него грудью, и Джонсон не мог не ощущать ее сексуальность, соблазнительность полных губ и больших глаз, которые теперь, благодаря слабому освещению, казались еще больше.

— Я рада, что ты не презираешь женщин, Боб, — наконец произнесла она мягко. — Мы с тобой могли бы составить отличную команду. Мы могли бы пойти далеко, очень далеко… — Улыбнувшись, она добавила: — И не только в смысле продвижения по службе.

Джонсона немедленно охватило отвращение, в долю секунды доведшее его едва ли не до тошноты. Это отвращение мешало даже говорить.

— Что ты на это скажешь? — продолжила Уортон все так же спокойно. Ее тонко выщипанные брови слегка приподнялись, при этом на переносице образовались две маленькие складки.

Посмотрев ей прямо в глаза, Джонсон процедил сквозь сжатые зубы почти таким же спокойным тоном, что и она:

— Развратница.

Слово было смешным, и он сам удивился, что именно оно слетело с его губ. Очевидно, из трусости. Другие определения, которыми частенько награждали за глаза Уортон, — шлюха, проститутка, участковая девка, — по-видимому, казались Джонсону слишком сильными.