Оуэн слегка суживает синие глаза.

— Позволь тебя немного смутить, — говорит он. — Почему должен?

Он что, пытается меня прочесть?

— Потому что ты…

В проходе раздается звук шагов.

Я достаю из кармана Архивный лист, но на нем нет записей. К тому же в данный момент я стою рядом с Историей, которой, согласно этому листку, не существует. Теперь я вряд ли смогу верить системе, как раньше.

— Прячься! — шепчу я.

Оуэн не двигается и смотрит в сторону:

— Не заставляй меня возвращаться.

Шаги все ближе, всего в нескольких поворотах отсюда.

— Оуэн, прячься скорее!

Он смотрит мне в глаза:

— Пообещай, что ты не станешь…

— Не могу, — шепчу я, — это моя работа…

— Прошу, Маккензи. Дай мне один день.

— Оуэн…

— Ты у меня в долгу. — В его словах нет вызова, нет обвинения или требования. Простое холодное наблюдение. — Ты сама это знаешь.

— Ты о чем?

— Я помог тебе с тем убийцей, Хупером.

Поверить не могу — он еще и торгуется.

— Всего один день.

Шаги уже совсем близко.

— Ладно, — шиплю я, махая в сторону прохода. — А теперь прячься.

Оуэн делает несколько бесшумных шагов назад и растворяется во мраке. Я разворачиваюсь и бегу к повороту, за которым все громче раздаются шаги.

И вдруг останавливаются.

Я прижимаюсь к стене и жду, но, судя по тишине, там, за углом, тоже поджидают.

Кто-то должен выйти первым, и я поворачиваю за угол.

Из ниоткуда вылетает кулак и проносится мимо моей щеки. Я приседаю и перекатываюсь за спину моему противнику. На мой живот стремительно опускается посох, но я успеваю задрать ногу и затормозить его. Посох со стуком падает на мокрый пол. Я ловлю его и тут же приставляю к горлу атакующего, прижав его к стене. Только после этого я смотрю ему в лицо и вижу знакомую хитрую улыбку. Я опускаю посох.

— Ты уже второй раз за день нападаешь на меня.

Я роняю посох, и Уэсли выпрямляется.

— Что за черт, Уэс? — рычу я. — Я могла тебя покалечить.

— Ну, — потирает он горло, — в каком-то смысле ты это уже сделала.

Я легонько толкаю Уэсли, и в мгновение, когда мои ладони касаются его тела, его внутренняя рок-группа начинает грохотать: «нужно убраться от нее от них слишком большой дом огромная лестница противный смех везде стекло прочь отсюда». Я отскакиваю, переводя дыхание. Мне становится дурно. С Оуэном я позабыла о нерасторжимой связи между картинкой и тактильным ощущением — хотя он выглядел живее все живых, его тишина свидетельствовала об обратном. А Уэса можно назвать каким угодно, но только не тихим. Интересно, он успел что-нибудь увидеть, когда мы соприкоснулись? Если да, он ничем этого не показывает.

— А знаешь, — задумчиво говорит он, — для девушки, которая ненавидит прикосновения, ты находишь просто бесконечное количество поводов меня потрогать.

— Что ты здесь делаешь? — огрызаюсь я.

Он кивает на пронумерованные двери:

— Забыл свою сумку в кафе. Хотел вернуться и забрать.

— Через Коридоры?

— А ты как думаешь? Я ведь живу в другом конце города!

— Не знаю, Уэс! Может, проще на такси или автобусом, как все нормальные люди? Или пешком?

Он стучит по стене.

— Конденсированное пространство, понимаешь? Самое лучшее средство передвижения — это Коридоры.

Я протягиваю ему посох:

— Держи свою палку.

— Это не палка, а посох Бо.

Он несколько раз покручивает его в руках. В глазах появляются искорки радости — видно, ему нравятся подобные штучки. Ох уж эти мальчишки! Уэс делает неуловимое движение запястьем, и посох щелкает, превратившись в маленький цилиндр, похожий на эстафетную палочку для бегунов.

Он выжидательно смотрит на меня. Очевидно, должна последовать какая-то реакция.

— О-о-о-ох ты! — без особого энтузиазма выдаю я, он ворчит и убирает свое оружие. Я оглядываюсь в поисках Оуэна, но тот исчез.

— Как прошла охота? — интересуется Уэс.

— Хуже, чем я думала, — говорю я. Кажется, на листке уже скребется новое имя. Я даже не достаю его из кармана. — Когда ты здесь дежурил, Историй было столько же?

— Не могу такого сказать. Немного странно, но ничего экстраординарного и неподконтрольного. Не знаю, возможно, мне доверяли работу не полностью, а только частично.

— Что ж, теперь все иначе. Я разбираюсь с одной Историей, а вместо нее на листе появляются три новых. Прямо как это древнегреческое чудовище…

— Лернейская гидра, — подсказывает он и, увидев выражение на моем лице, добавляет: — Опять ты со своим скептицизмом. Однажды я заглянул в Смитсоновский музей. Попробуй как-нибудь. Приложи руки к старинным экспонатам. Это намного приятнее, чем читать книги.

— А разве все они не под стеклом?

— Да, но… — Он пожимает плечами, когда мы подходим к двери. — Ты закончила на сегодня?

Я думаю, что где-то во тьме притаился Оуэн. Но я пообещала ему день отсрочки. И мне ужасно хочется в душ.

— Да, — решаюсь я. — Пойдем.

Мы прощаемся в вестибюле, и я уже собираюсь подняться вверх по лестнице, но, повинуясь странному чувству, сворачиваю в студию.

Анджели мне никак не помогла, если не считать помощью отповедь «Оставьте прошлое в покое». Я не могу этого сделать, пока не узнаю, что на самом деле произошло. Должны быть какие-то улики. Я не знаю, где их искать, но представляю себе, откуда можно начать.

Гостевые книги занимают целую полку, половина — в синих обложках, половина — красные. Я снимаю самую старую в синем переплете — с первыми годами после перепланировки — и слегка сдвигаю оставшиеся, чтобы пропажа не бросалась в глаза. Потом возвращаюсь домой, где мама химичит на кухне, папа отсиживается в углу гостиной с очередной книгой, а на столе в открытой коробке стынет пицца. Я отвечаю на вопросы о длительности и качестве моего забега, наслаждаюсь великолепным душем и падаю на постель с ломтем холодной пиццы в одной руке и гостевой книгой в другой. Жуя, листаю страницы. Должна быть какая-то подсказка. В год открытия здесь полно имен, но следующие три года представляют собой пустое белое поле. Я пролистываю 1954 год, надеясь за что-нибудь зацепиться.

В конце концов я обратила внимание не на сами имена, а на их очевидное отсутствие. В первый год все квартиры расписаны, более того, составлен огромный лист ожидания. В тот год, когда записи восстанавливаются после пробела, более дюжины квартир значатся свободными. Неужели одного убийства было достаточно, чтобы Коронадо опустел? А может, двух убийств? Я вспоминаю Маркуса Эллинга и черную пустоту в том месте, где должна была произойти его смерть. Его имя значится в списке с первого года. А спустя три года его квартира уже пуста. Люди съезжали из-за того, что происходили убийства? Или часть из них были жертвами? Я достаю ручку и свой Архивный лист. Перевернув его, пишу имена других жильцов, чьи квартиры оказались пустыми после того, как возобновились записи.