Я пытаюсь пожать плечами как можно более равнодушно:

— Ты же сам просил дать тебе день.

— Когда тот верзила требовал отдать ему ключ, — замечает Оуэн, — ты его не послушала.

— Он просто плохо попросил.

Он едва заметно улыбается — легкий изгиб губ, и уже ничего. Оуэн приближается ко мне, и я позволяю ему это сделать.

— Даже у мертвых могут быть хорошие манеры.

— Но у большинства их нет, — говорю я. — Я ответила на твой вопрос. Теперь твоя очередь.

Он покорно кивает. Я с удивлением смотрю на него. Это невозможно. Почему он такой странный?

— Как ты умер?

Он напрягается. Но стоит признать, не так сильно, как я ожидала. Я замечаю только, как он слегка сжимает зубы и начинает потирать пальцем ладонь, поцарапанную ключом.

— Я не помню.

— Я уверена, что об этом неприятно думать…

— Нет, — он покачивает головой. — Дело не в этом. Я не помню. Не могу вспомнить. Моя голова будто… пустая.

У меня сжимается сердце. Неужели его тоже отформатировали?

— А ты помнишь свою жизнь? — спрашиваю я.

— Да, — говорит он, сунув руки в карманы.

— Расскажи мне.

— Я родился на севере, у моря. Мы жили в маленьком домике на скалах. Было очень тихо и спокойно, а это значит, я был счастлив.

Мне знакомо это ощущение. Моя жизнь до Архива представляет собой набор бледных, выцветших картинок, приятных, но далеких и странно размытых, будто это не мои воспоминания.

— А потом, когда мне исполнилось четырнадцать, мы переехали в город.

— Кто — мы? — спрашиваю я.

— Наша семья. — В его глазах снова появилась печаль. Я до этого не замечала, как близко мы стоим, но теперь тону в синеве. — Когда вспоминаю жизнь у моря, я вижу одну и ту же картинку. Бледную и смазанную. А город предстает передо мной четким и резким. — Он говорит плавно, очень медленно. — Я любил выходить на крышу и представлять себе, что стою на утесах и смотрю на горизонт. А подо мной простиралось море из бетона и кирпича. — Его взгляд где-то далеко отсюда. — Но я всегда старался смотреть вверх, перед собой, а не под ноги. Тогда можно было представить, что находишься где угодно. Я вырос здесь, в городе. Он сделал меня таким, каким я стал. В том месте, где я жил… всегда находились какие-нибудь занятия, — добавляет он с заговорщической улыбкой.

— А каким был твой дом?

— Это был не дом, — говорит он. — Не совсем дом.

Я хмурюсь:

— А что же тогда?

— Отель.

У меня перехватывает дух.

— И как он назывался? — еле слышно шепчу я, зная, что он ответит.

— Коронадо.

Я вся подбираюсь.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Ничего, — говорю я, слишком быстро для того, чтобы это выглядело правдой. Случайно ли, что в поисках дома Оуэн оказался именно здесь, на расстоянии протянутой руки от дверей, которые на самом деле приведут его домой?

Я с трудом пожимаю плечами:

— Это необычно, правда? Жить в отеле?

— Это было потрясающе, — мягко говорит он.

— В самом деле? — невольно спрашиваю я.

— Ты мне не веришь?

— Дело не в этом, — оправдываюсь я. — Я просто не могу себе этого представить.

— Закрой глаза. — Я слушаюсь. — Сначала ты оказываешься в вестибюле. Вокруг стекло и темное дерево, золото и мрамор. — Его голос мягко убаюкивает меня. — Золотом пронизаны обои, оно вьется по ковру, опутывает дерево и сверкает среди мрамора. Весь вестибюль сияет солнцем. В хрустальных вазах расставлены цветы: темно-красные розы в цвет ковру, другие — белоснежные, как мрамор. Там всегда светло, — рассказывает он. — Солнечные лучи врываются через окна, и занавески всегда отодвинуты.

— Звучит великолепно.

— Там и было великолепно. Мы переехали туда через год после того, как отель был перестроен в жилой дом.

У Оуэна действительно необычные манеры — какая-то едва заметная грация, экономные, четкие движения, взвешенные, сдержанные слова — но я и подумать не могла, что он жил и умер… так давно. Но еще больше меня поражает не его возраст, а время, на которое он ссылается: 1951 год. В гостевой книге мне не встречалась фамилия Кларк, и теперь я знаю почему. Они переехали как раз в те годы, о которых сведений не сохранилось.

— Мне там нравилось, — добавляет он, — а моя сестра была прямо влюблена в это место.

Его взгляд становится задумчивым и рассредоточенным, но я вижу, что он не срывается, а погружается в воспоминания.

— Для Регины это было одной большой игрой, — тихо говорит он. — Когда мы переехали в Коронадо, отель показался ей сказочным замком, лабиринтом, настоящим раздольем, полным укромных уголков и тайников. Мы жили в соседних комнатах, но ей нравилось передавать мне записки. Она не подсовывала их под дверь, а разрывала на мелкие кусочки и прятала в разных местах: привязывала к камням и безделушкам, чтобы не унесло сквозняком. Как-то раз она сочинила для меня сказку и рассовала фрагменты по всему Коронадо: в трещины каменных скамей в саду, под плиты… Понадобилось много времени, чтобы собрать фрагменты, и даже тогда мне не удалось найти окончание…

Он замолкает.

— Оуэн!

— Ты говорила, Истории просыпаются по определенной причине. Что-то гложет их… нас. — Говоря это, он поднимает на меня глаза, и я вижу, что его лицо исказилось от горя. — Я не смог ее уберечь.

У меня душа уходит в пятки. Теперь я четко вижу сходство: высокая, изящная фигура, светлые серебристые волосы, неземная грация. Убитая девушка.

— Что с ней произошло? — шепчу я.

— На дворе был 1953 год. Мы прожили в Коронадо два года. Регине исполнилось пятнадцать, мне было девятнадцать, и я только недавно оставил родительский дом. — Оуэн закусывает губу, но продолжает: — Всего за пару недель до того, как все случилось. Я был недалеко, но в тот момент между нами могли стоять километры дорог и миров — все равно, когда я был ей нужен, меня не оказалось рядом.

Эти слова режут меня, как ножом. То же самое я повторяла себе тысячи раз, вспоминая день, когда погиб Бен.

— Она залила кровью пол в гостиной, — шепчет он, — а меня не было рядом.

Он опирается о стену и сползает вниз.

— Это моя вина, — говорит он. — Как ты думаешь, я могу быть здесь поэтому?

Я опускаюсь рядом.

— Оуэн, ты ее не убивал. — Я это знаю. Ведь я видела, кто это сделал.

— Я был ее старшим братом. — Он погружает руку в свои спутанные волосы. — Я был обязан ее защитить. Ведь это я познакомил ее с Робертом. Я привел его в ее жизнь.